— Да ты уж не жениться ли надумал, брательничек? — спросил Игнат. — На ком, если не секрет?
— Ничего я не надумал… А только вместе нам никак невозможно, — забормотал Перчонок, краснея. — И что твоя Варвара на меня взъелась? Ну я-то уж ладно: где стерплю, где как. А зачем она Сонюшку обижает?
Тут Игнат заметил, что если кто кого и обижает, то уж, конечно, эта тихоня Сонька его жену. А если тетка иногда и поучит племянницу, то наше дело — сторона. Но Перчонок заявил, что ему не сторона и он не позволит издеваться над человеком. Изучающе-насмешливо осмотрел Игнат маленькую, щупленькую, не мужскую фигурку брата и вдруг хлопнул себя кнутовищем по голенищу валенка, как человек, только что сделавший важное открытие.
— Постой, постой, уж не на Соньке ли ты надумал?.. Ха-ха, вот бы получилась парочка: у дергача — ни гроша, у пигалицы — ни шиша.
— Хватит насмешничать! — оборвал Перчонок, и погасший было огонь снова вспыхнул в его глазах.
Сытое красное лицо Игната мгновенно преобразилось. Маленькие, глубоко спрятанные глаза, то ли чересчур простодушные, то ли слишком хитрые, огорченно смотрели на Перчонка. Даже встопорщенные жесткие усы и тупой, тронутый волосом нос выразили огорчение.
— Какой уж тут смех — плакать охота. Мы тебе заместо родителей, а ты… Эх!
В сердцах Игнат смахнул кнутом метелку конского щавеля, торчавшего из-под снега на обочине дороги, и грузно ввалился в передок дровней. Безнадежно покачав головой, он начал внушать брату, что, дескать, тот тянет пустой номер, так как Варвара не отдаст за него племянницу. Да та и сама не захочет связать с ним свою судьбу.
— У нее хоть и нет ничем-ничего, да зато она девка сахарная, красовитая, а ты что? Перчонок. Перчонок и есть.
— Замолчи, братка! — в отчаянии крикнул Савелий и, упав животом на свои дровни, уткнулся лицом в сено. От сена остро, до горечи во рту пахло полынью, но Савелию казалось, что не от полыни, а от этих до жестокости обидных слов так нестерпимо горько у него во рту.
— Значит, я не человек, а всего-навсего Перчонок? — глотая слезы, закричал он брату. — А отчего я стал Перчонком? Оттого, что заездили вы меня? Ребятишки в школу бегут, а я твоей Варваре постилёнки стираю, все гуляют, а я ваших детишек тутушкаю. А забыл ты, братка, как вы меня из родительского дома выжили? Так и померз бы в амбарушке, кабы не пожар…
…В сентябре в саду у Перцевых загорелась баня. Огонь перекинулся на амбар, оттуда на сухую, как порох, крышу конного двора (Перцевы жили с краю, вблизи кузницы и животноводческих ферм). Савелий, работавший конюхом, был как раз на ферме. Прежде всего он выгнал лошадей, потом бросился на крышу с огнетушителем, но задохнулся в дыму и чуть не сгорел. Все же конный двор отстояли. Амбар же вместе с одежонкой Савелия сгорел дотла.
Первое время Перчонок ютился в конюховке. Но скоро полили дожди, завернули холода, и однажды ненастным ноябрьским вечером Перчонок постучался к брату. Ему открыла племянница Варвары Сонечка, приехавшая к тетке. Увидев промокшего Перчонка, она ахнула и потащила его через темные сени в дом. Перчонок перешагнул через порог и невольно прищурился не то от яркого электрического света, не то от медного блеска самовара, важно отдувавшегося посреди стола.
Савелий, совсем отвыкший в своей конюховке от людей, топтался у порога, а Сонечка тянула его за рукав и ласково приговаривала:
— Чего не сметь-то? Не сметь нечего.
— Ну, хватит ломаться, — проворчал Игнат из-за стола, — проходи, садись, что ли!
— Чай да сахар, Варвара Тимофеевна, — поклонился Савелий хозяйке, которая, пыхтя, как паровоз, и усиленно работая губами, щеками и даже носом, прихлебывала с блюдечка шиповниковый отвар, ставший традиционным семейным напитком, так как он имел целительные свойства против многочисленных недугов хозяйки дома. Варвара откусила сахару, допила блюдечко, перевела дух, вытерла концом платка вспотевшее лицо и сказала, неприязненно оттопыривая губы:
— Пьем свой, а ты у порога стой.
Шутка эта показалась Сонечке неуместной. Она посмотрела на тетку кроткими, просящими глазами. А та налила в блюдечко, откусила сахару, строго посмотрела на Сонечку, еще строже на Савелия и продолжала:
— Садись, раз пришел, небось, не чужой. Ну-ка, мелюзга, марш из-за стола! Ишь, привыкли надуваться на ночь, как клещи.
За столом сразу стало просторно.
Девочки-погодки Манька, Танька, Санька и Гранька залезли на печь и, оттопыривая губы, совсем как мать, о чем-то спорили, диковато посматривая при этом на Перчонка. Близнецы Ванятка и Васятка немедленно взобрались на колени к дяде. Савелий пошарил по карманам, но ничего, кроме хлебных крошек, в них не было.