Выбрать главу

— А нам гостинца-то и не надо, — сказал Ванятка, который был побойчее брата. — Ты мне лучше кнут с волосянкой сплети, а Васятке мельницу сделай, наш-то тятька ничего нам не делает.

— Обязательно, — пообещал Савелий и погладил племянников шершавой ладонью по волосам.

Ванятка, разомлевший от непривычной ласки, посмотрел в лицо ему долгим взглядом больших пытливых глаз и глубокомысленно спросил:

— Дядь, а почему тебя мамка с тятькой никак не зовут, а все Перчонок да Перчонок?

— Не знай, брат Ваняша, — смущенно ответил Савелий, — такой уж, верно, я неудашный…

— Нет, ты хороший, — решил Ванятка. — Ты добрый, даром что Перчонок.

— А ну, брысь на печь, котята! — прикрикнула Варвара и, дождавшись, когда двоешки забьются в самый дальний угол печи, посмотрела на мокрые сапоги Перчонка и посоветовала: — А ты, удашный человек, сапожищи-то снял бы. Ишь, наследил, накопытил, как тяжеловоз.

— Я подотру, — сказала Сонечка, которой было жаль Савелия и стыдно за тетку.

— Тебе, девка, и без того дела найдется, — строго посмотрела на нее Варвара. — Садись шей что-нито, нечего перед мужиком толочься.

— Тетя! — болезненно поморщилась Сонечка.

— Девка! — сказала Варвара резко. — Или ты забыла, что в чужом доме живешь?

— Знаю, слыхала! — воскликнула Сонечка звенящим голосом, и, когда она наливала Перчонку чаю, руки у нее дрожали.

«Видать, и ей достается», — решил Савелий и вдруг остро пожалел и ее, и себя.

«Уйду», — подумал он, но тотчас же почувствовал, что уйти в свою промозглую нетопленную конюховку из этого тепла, от внимательных глаз и ласкового голоса этой девушки он не сможет.

Перчонок набрал побольше воздуха, словно приготовившись нырнуть в холодную воду, и сказал, искательно посмотрев на брата и его жену:

— Так я у вас покуда поживу…

Игнат нехотя кивнул. Помедлив, разрешила и Варвара:

— Ладно уж, живи покудова, небось, не чужой. Только пускай колхоз нам за тебя платит. На дармовщину нынче ничего не делается.

Чтобы не стеснять семью брата, Савелий уходил на конный двор, пока все еще спали. Приходил он только к ужину. За столом Варвара хмурилась и обращалась к Перчонку с одним и тем же вопросом:

— Долго ли мы тебя, болезный, пестовать-то будем?

— Тетя! Чай, он не ребенок, чтобы его пестовать, — вмешивалась Сонечка и, как могла, старалась помочь Савелию.

— Знаешь что, сходи-ка ты к дяде Сереже Грибанову, — как-то посоветовала она. — Объясни ему все как есть. Я знаю, он отзывчивый, поможет. Только ты, Савушка, посмелее. Чего робеть-то? Робеть нечего.

На общем собрании колхоза «Борьба», созванном по настоянию Грибанова, парторг сказал, что пора, мол, и Перчонку жить по-человечески, и все голосовали за то, чтобы выстроить Савелию дом. Тут Варвара вдруг расплакалась. Громко всхлипывая, она еще громче причитала, что дом у них — одни гнилушки, что они разом лишились амбара и бани и если им не дадут лесу, то она дойдет до Верховного Совета. Колхозники покачали головами, поспорили да и рассудили, что колхоз-де не обеднеет, если справит семье Игната Перцева баньку…

Лошади шли тихим покойным шагом. Привалясь широкой спиной к подсанкам, привязанным посреди дровней, Игнат дремал. У Савелия озябли ноги. Он слез и некоторое время шагал сзади, постукивая друг о дружку твердыми сапогами, а потом забежал вперед и начал поправлять обвисшую оглоблю.

— За домком едем? — спросил он лошадь, игриво косившую на его заячью шапку выпуклый глаз. — Да, брат Боярыня, навозим мы с тобой лесу и начнем строиться. И такой домище сгрохаем, что все село так и ахнет. А поедут мимо чужие люди — не надивятся. «Чьи это, — спросят, — хоромы красуются?» — «Хозяйские, — скажет им Сергей Петрович Грибанов. — Перцев Савелий Пантелеич выстроил». — «Да неужто сам?» — подивятся прохожие. — «А кто же? — ответит им Грибанов. — Правда, леску колхоз ему дал, а так все сам, все сам». — «Эге, — скажут проезжие, — видать, он у вас дошлый…» — «Человек что надо, — ответит Грибанов. — Вот подучится малость, будем его в партию принимать — достоин».

— Но, ты, вобла копченая! — вдруг закричал Игнат на мерина и свирепо взмахнул кнутом. Смирный отмахнулся хвостом и поскакал. Боярыня пошла спорой развалистой рысью, так что Савелий едва успел вскочить на дровни. Плавно покачивался в оглоблях ее широкий мосластый круп, из-под ног летели комья снега, а иногда прямо в лицо Перчонку падал спрессованный ошметок с отпечатками огромного копыта. Савелий мычал, отплевывался, но не догадывался отвернуть лицо. Он прислушивался к таинственной музыке, которую нет-нет да и заведут полозья дровней и жесткий, накатанный снег. Начиналась эта музыка так. Вот сперва что-то тоненько вздохнуло, вот слегка загудело, словно кто-то нечаянно тронул струну, и вот зазвенел тоненький-тонюсенький голосок — началась песенка.