Волки шли смело и открыто, видя, что человек один и безоружен. Вот уже передний, судя по всему вожак, прыгнул на отвесный берег, и его глаза непримиримо встретились с глазами человека.
И как раз в это время Перчонок изо всех сил толкнул верхнее бревно. Может быть, потому что он не сводил глаз с волка, он не видел, как упало дерево, а лишь почувствовал, как оно скачками покатилось вниз, и услышал треск кустов.
Горящие глаза исчезли.
Но вот опять в кустах блеснуло, зашевелилось. Волки снова собирались в стаю. Предсмертная возня лошади, острый запах ее пота манили, влекли их на дорогу.
Перчонок выждал, когда они приблизятся, и свалил еще бревно. Оно ударилось концом в край оврага, подскочило, развернулось и, увлекая за собою снег и выворотни, с нарастающим шумом, грохотом и треском понеслось в провал. Когда шум обвала утих, Перчонок увидел, что волков нет.
Он ждал долго, может, час, а может, еще больше. Теперь волки не показывались, но они были там, внизу. Он хорошо слышал их грызню и подвывание.
— Вот вам!.. А вот и еще! — крикнул Перчонок и, задыхаясь, одно за другим скатил с воза два других бревна.
И тогда волки отступили.
Но Перчонок уже не мог остановиться. Весь в поту, в лихорадке, на грани помешательства, он толкал бревна в провал и кричал что-то одичавшим голосом. Туда же, в провал, метнул он палку, дугу, топор, кнутовище и уже выворачивал оглоблю, когда вблизи послышались крики.
Перчонок засмеялся, заплакал и, не разбирая дороги, побежал на голоса.
— Скорей, скорей!.. Она еще живая!.. — кричал он.
Чьи-то руки подхватили его, втащили в сани, кто-то крепко тер ему лицо жестким снегом, кто-то спрашивал его о чем-то.
Это были Грибанов и Сонечка.
— Дышишь? — спросил Грибанов с участием и, когда Перчонок обессиленно кивнул, сказал весело, ободряюще, как говорят людям, перенесшим тяжелую болезнь: — Ну вот и хорошо! Молодец ты, брат, не растерялся. Не то что Игнат!
При имени брата Перчонок вздрогнул, попробовал подняться, но вдруг увидел Сонечку и, повинуясь ее тихим ласковым словам: «Чего волновать-то, волноваться нечего», снова лег на сено.
Ясным ласкающим взглядом, как умела лишь она одна, Сонечка смотрела на Савелия, и глаза ее излучали такую радость, такое счастье, словно она и Савелий уже поселились в новом доме, словно и не случилось никакой беды. И, глядя на нее, такую худенькую, хрупкую, такую доверчивую, Савелий почувствовал себя сильным, решительным и непримиримым. Было ясно, что поединок с братом неизбежен и что он выдержит его, как выдержал он схватку с волками.
«Нет, шалишь, братка, жив я… жив, черт возьми!..» — внутренне ликовал Савелий.
Только теперь, в этой решительной схватке, и понял он, что значит жить, теперь-то только и начиналась его жизнь.
СНЕЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК
К вечеру сахарно-белые снега стали синеть, и густые тени от ометов и редких кустиков полыни оживили однообразно-плоское пространство. Тени были неподвижны. Не шевелились даже и тогда, когда тащивший за собою огромный воз соломы трактор наезжал на них и вдавливал в сугробы.
Но вот одна из теней, чуть колеблясь, потянулась навстречу трактору. Она все приближалась, прорисовывалась, и вскоре тракторист увидел, что по прорезанной гусеницами глубокой колее спускается в низинку человек в белесом овчинном полушубке, в серой ястребиной расцветки шапке и с тощим сидором на одном плече. Оттянутый чем-то тяжелым, сидор болтался и съезжал, и человек все время встряхивал его, вскидывая локоть и выпрямляя спину.
Когда на горке трактор поравнялся с ним, встречный остановился на обочине, утер опушкой варежки вспотевший лоб и, бегло глянув на солому, улыбнулся добродушно и чуть насмешливо. Приоткрыв дверцу кабины и усмирив разгорячившийся дизель, тракторист задиристо спросил:
— Эй! Ты чего так смотришь, или соломы отродясь не видывал?
Путник подошел, подал парню большую сильную ладонь и ответил, кивнув на воз:
— Да вот смотрю, доедут ли до фермы твои корма. Возок-то к земле клонится. Видать, какой-то ленивый или торопливый навивал его.
— Ленивый не ленивый, а что девчата поторопились — это верно, — охотно согласился тракторист. — Да ничего уж не поделаешь: у них сегодня праздник. А между прочим, это не корма, а топка.
— А что, дровец-то нет у вас?
— Какие там дрова. Сам видишь, ни лесочка, ни кусточка. И что всего обиднее: кругом деревни как деревни, а наша Помра торчит в степи, как шишка на лысой маковке. Кабы не матушка-соломушка, прямо хоть ложись да помирай.