Рубин глянул в окно и удивился: в лесу посветлело, почти как днем, и верхняя кромка уходящей тучи бледно багровела от заката. А он-то думал, что уже полночь!
И, дивясь внезапной перемене, любуясь редким освещением неба и вершин деревьев, Рубин опять подумал: «Такое можно увидеть только в лесу».
— Сейчас будем чай пить, — объявила Липа, — я вот только переоденусь. Ладно?
И Рубин услышал сквозь приглушенный шелест хвои, как она надевает платье, как обдувает самовар и стучит посудой.
— А что, Липа, готов ли самовар-то? — прошелестело с печи. — Заморила ты гостя-то совсем.
— Несу! — откликнулась она и, прежде чем нерасторопный Рубин догадался помочь ей, поставила самовар на подоконник, так как стол был мал и жидок. И, как только художник увидел ее в платье, туфлях, с бусами на шее и сережками в ушах, он воскликнул почти растерянно:
— Вон вы какая!
— Какая? — спросила Липа и, улыбнувшись чуточку кокетливо, зачем-то опять пошла в чуланчик.
— Ну, такая, простите, неземная… — странно робея перед ней, пролепетал Рубин, как только она вернулась с чайником и сахарницей. — С вас только мадонну писать.
— Чего, чего? — Она вдруг засмеялась. — Вы еще, пожалуй, икону нарисуете…
— Ну, тогда ударницу коммунистического труда. Вас это устраивает?
— Ну вот, еще не легче! — замахала руками Липа. — Какая ж я ударница? Я просто лесник и больше ничего.
— Вот уж не думал, что лесники такие, — пожал плечами Рубин. Изобразив на интеллигентном своем лице нечто вроде испуга, он добавил, улыбаясь: — Я думал, они, как лешие, — бородатые, с всклокоченными волосами.
— А я не думала, что художники бродят по лесам медведями, — с озорновато-застенчивой улыбкой сказала Липа.
— Признаться, я и сам не торопился записываться в лесовики, — все более оживляясь и чувствуя себя все свободней и уверенней, сказал Рубин, — но Бураков — наше художественное начальство (между прочим, очень колоритная фигура) — прямо-таки вытурил меня из города. Несмотря на протесты Ходорова (ох, уж этот Ходоров!), дает мне творческую командировку, снабжает набором красок, рюкзаком. Ступай, говорит, домовой, в лес, да смотри — без картины не являйся. Так вот мы с вами и встретились, дорогая девушка.
— Так уже сразу и дорогая? — усомнилась Липа, но вся так и зарделась под его взглядом. — Какие вы, городские, прыткие…
— Да, да, дорогая, милая! — горячо подтвердил художник. — Вы даже и представить себе не можете, как я благодарен лесу за эту встречу с вами.
— Пейте чай, — поспешила напомнить Липа и, уже не слушая художника, громко позвала: — Что же вы не идете, дедушка, самовар-то давно готов!
Валенки зашевелились, свесились, встали на приступок. Вслед за ними появились мятые штаны, широкая толстовка. Дед слезал медленно, кряхтя и отдуваясь. Был он худ, высок и прям, как ствол сосны. Но сосна эта была уже почти совсем сухая. Медлительным, автоматическим движением дед надел на себя зеленый фартук и сел к столу. Сидел он очень прямо и безжизненно, напоминая все то же полузасохшее дерево. А когда Липа налила ему в блюдце чаю, он взял большую ложку и стал хлебать его, как суп. Все время, пока старик сидел за столом, Липа прислуживала ему, подавая то сахар, то щипцы, то мягкое домашнее печенье и при этом глядя на него с грустной любовью.
«А что, если назвать картину «Старый лесовод» или «Старик и лес»?», — подумал Рубин и попросил было деда немного попозировать. Но тот, ничего не сказав художнику, молча полез на печь, и вскоре оттуда уже торчали валенки.
— Какой уж он теперь лесовод, — с виновато-жалостливым вздохом сказала Липа, — а ведь когда-то сажал леса, переписывался с учеными-лесоводами, сам книги составлял… Помните Вихрова у Леонова? Вот и дедушка такой был. Ведь это он рассадил здесь кедры и лиственницы. И, когда я читаю этот роман, мне кажется, что все там про моего дедушку…
— И про вас! — добавил Рубин.
— При чем же тут я?
— По-моему, вы очень похожи на Полю Вихрову. Если бы я иллюстрировал эту книгу, то прототипом Поли взял бы вас.
— Нет, что вы, — засмущалась Липа, — Поля ж героиня, не мне чета. И биография у меня другая. Маму я совсем не помню, папа на войне погиб, бабушку убило громом. Совсем никакого сходства нету. А главное, я никаких подвигов не совершала, только все работала да караулила.
— Да знаете ли вы, дорогая девушка, — уж позвольте мне называть вас так, — горячо и искренне заговорил художник, — что вы каждодневно совершаете такой подвиг, который, быть может, и не снился вашей героине. Разве не подвиг в расцвете молодости и красоты жить одной в лесу, нянчиться с больным отжившим стариком, днем и ночью сторожить лес да еще рассаживать новые сорта деревьев? Поверьте мне, что ваш незаметный, скрытый труд в десятки, а может быть, и сотни раз ценнее иных подвигов, о которых шумят витии, я, как художник и человек иного мира, преклоняюсь перед вами, и позвольте мне набросать ваш портрет…