А теперь вернёмся к нашему второму персонажу, Арджуне. Мы уже кое-то узнали о нём из истории приключений братьев-Пандавов. Арджуна — кшатрий, член касты воинов. Он — царевич и достойный сын. Он всегда исполняет свой долг, как того требует Закон. Он высокоморален и умён, но довольно прагматичен и обладает практическим складом характера. Он отнюдь не философ; определённо, он — человек действия, и это превращает Арджуну в зеркало нашего современного общества, потому что все мы принадлежим к активной, раджасической[24] культуре.
В ситуации на поле битвы Арджуна и Дурьодхана проявляют себя с противоположных сторон. Дурьодхана находится полностью во власти своего эго; он делает всё, чтобы стать всё более и более значительным. Чем хуже оборачиваются дела, тем надменнее он становится. В конце концов, он начинает командовать старшими и даже указывать своему гуру, куда ему смотреть, окончательно потеряв всякое уважение к ним. С другой стороны, Арджуна перед лицом тех же самых испытаний предпринимает принципиально другие шаги: он обращается к Богу. И поскольку Арджуна соблюдает Закон и у него хорошая карма, он готов к следующему шагу: открыться и принять высшее знание.
Именно от нашей способности посмотреть на обстоятельства глазами Арджуны, как это описано в первых главах Гиты, будет зависеть то, какое значение будет для нас иметь оставшаяся часть книги. Поэтому стоит потратить ещё немного времени и попытаться разобраться с многочисленными уровнями смысла, скрытыми в этом конфликте. Вот как описывает сцену сама Гита:
И сказал Кришна: «Взгляни, Арджуна, вот армии Кауравов собрались перед тобою на поле Куру». И взглянул Арджуна, и увидел в обеих армиях отцов и дедов, сыновей и внуков, тестей и дядьев, братьев и друзей, господ и слуг. И когда Арджуна увидел своих близких, стоящих лицом к лицу на поле брани, горе и отчаяние охватили его, и сердце его возрыдало, и обратился он к Кришне с такими словами: «Когда я вижу моих близких, о Кришна, пришедших сюда, на поле битвы, жизнь покидает мои члены и бессильно повисают они, во рту моём сухо и горько, дрожь сотрясает моё тело и волосы на моей голове встают дыбом от ужаса. И вижу я предвестия беды, о Кришна».
На первом уровне описываемые здесь события имеют социальную окраску: Арджуна посмотрел на врага и увидел своих. Он увидел человеческое лицо недруга, понял, что люди, с которыми он собирался сражаться, — вовсе не какое-то абстрактное зло, которое он был бы счастлив сокрушить, а его друзья и близкие. Вот кто-то собирается на поле битвы — например, поехать во Вьетнам на «священную войну» ради блага Соединённых Штатов. Но тут он смотрит повнимательнее на тех, с кем собирается сражаться, и неожиданно видит, что там вовсе не они, а такие же мы. И сразу же идентификация с национальными интересами вступает в конфликт с другой идентификацией — с моралью и чувством всеобщего человеческого братства. Именно так оно и случилось во время вьетнамской войны — моральный закон выступил против социального долга. Так в какой же именно момент люди становятся «нами» вместо «них»?
Кто такие «они»? Я уже рассказывал эту историю раньше, но она стоит того, чтобы её повторить, потому что в ней суть дела раскрывается совершенно очаровательным образом. Речь идёт о дискуссии, которая состоялась однажды у меня с отцом (где-то в начале семидесятых, если мне не изменяет память) касательно серии пластинок под названием «Люби, Служи, Помни», которую я издал.
— Я видел те пластинки, которые ты выпустил, — сказал мне папаша. — Выглядит отлично, но вот чего я не могу понять: почему ты продаёшь их так дёшево? Шесть пластинок за четыре с половиной доллара? Ты вполне мог бы запросить пятнадцать, ну, по крайней мере, девять долларов!
— Да, папа, я знаю, но произвести один набор нам стоило именно четыре с половиной доллара, — ответил я.
— А сколько вы уже продали? — поинтересовался отец.
— Около десяти тысяч.
— А как ты думаешь, те же самые люди заплатили бы за них девять долларов?
24