Ни с чем не сравним, ужасен и гибелен для кораблей проходящий и внезапно пропадающий тайфун. Как одушевленное страшное существо, как бешеный зверь, сорвавшийся с цепи, мчится он по океану, и не ведает никто, когда и как изменяется его путь. Потому так сбивчивы и противоречивы были сыпавшиеся телеграммы в тот и на следующий день — с Гонконга, с Пратаса, из многих других мест — о движущемся виденном кораблями тайфуне. Одно было ясно: радио вопило о небывалой силе продвигавшегося в океан тайфуна, о необычайной сжатости его круга. И капитан Босс, не желая заходить в Гонконг, дорожа временем и стараясь избежать встречи, трижды изменял курс, но было похоже, что тайфун, как дикий зверь, гоняется за пароходом. На третий день стало очевидностью, ято — по выражению самого Босса, сохранявшего полное спокойствие и веселость, — корабль идет «прямо в зубы тайфуну». Ночью был объявлен аврал. Вся команда, выбиваясь из сил, в вое нагонявшего пароход урагана работала на палубе, в машинном отделении, приготовляясь к страшной встрече. Кратко запечатлевала начинавшееся бедствие судовая запись: «Ветер двенадцать баллов, крен двадцать пять градусов, вступаем в первую, поступательную четверть тайфуна...»
Никто потом не мог рассказать подробно. Люди помнили, что началось бедствие ужасным ветром, что в самый страшный час, когда пароход вступил в центр урагана, как бы не стало времени. Пароход то падал во внезапно открывавшиеся пропасти, то возносился на вершины водяных, чудовищно сталкивавшихся гор. От напора газов с треском лопались и взлетали в воздух трюмные люки. Как потом вспоминали люди, много необъяснимых явлений сопровождало тот страшный час. От избытка влаги коробилось дерево, сами собой оживали и двигались многие предметы, в свитки свертывались висевшие на стенах циновки, крупные капли ржавчины, подобно крови, выступали на белых стенах и потолках кают. Погас свет, птицы, которых везли в клетках из Японии матросы, в полночь запели, — странным и ужасным в грохоте бури казался тонкий птичий свист! Готовый разбиться в куски, озаряемый вспышками молнии и светом фосфоресцирующих брызг, увлекаемый в воронку урагана, обнажая дно и кингстоны, не слушаясь руля, целую ночь кидался пароход из пропасти в пропасть. И всю страшную ночь капитан Босс стоял на посту, крепко стиснув челюсти, обеими руками держась за деревянную крышку ящика для биноклей... Погиб капитан Босс, когда, негаданно одолев бурю, пароход уже выходил из центра тайфуна и, подавая людям надежду, стал медленно подниматься барометр. Толчком, подобным подземному удару, оторвало Босса от удерживавшей его опоры, и с куском дерева в руках, падая, ударился он головою о выступ компаса. С великим трудом, много раз падая, сбиваемые с ног, матросы перенесли его в роскошную, теперь растерзанную каюту, положили в раскачивавшуюся кровать. Скончался капитан Босс утром от сотрясения мозга, когда корабль, умытый ураганом, с поломанными мачтами и поврежденной трубой, спасшийся как бы ценой смерти самого капитана Босса, медленно плыл по зеркальному океану. И опять деловито и кратко, в простых немногих словах, запечатлел гибель капитана Босса судовой, никогда не прекращавшийся журнал.
Хоронили Босса на другой день. Опять был невозмутимо нежен, перламутром светился океан, легкий ветерок тянул с левого борта, относя черный, отражавшийся в зеркальной поверхности дым. Капитан Босс, нарядный и белоснежный, с надушенным платочком в боковом кармане, прикрытый до половины груди полотнищем флага, лежал в глубоком лонгшезе. Яркое пекло солнце. Пароход стоял недвижимо. И капитан Босс разлагался на глазах окружавших его людей. Синевело, иззелена-чугунным становилось и искажалось его лицо, страшно раздувались высовывавшиеся из рукавов лежавшие на груди руки. И прежде положенного часа похоронили капитана Босса. Тот самый матрос, что стоял у трапа, когда в последний раз сходил на берег капитан Босс, зашивал белый коробившийся брезент. Похожий на мумию, капитан Босс лежал на широкой доске, подвешенной на четырех смоленых концах. Маленький, на итальянца похожий чиф-офицер, заменивший на корабле капитана Босса, обнажив голову, печально прочел молитву. Под прощальное завывание гудка, при спущенном флаге, тело капитана Босса вместе с доскою стало медленно спускаться вдоль белого, с кружками иллюминаторов, борта. На малую минуту оно остановилось над самой поверхностью чуть зыбившегося океана, игравшего отсветами солнца. Потом, по знаку маленького человека, поднявшего руку, конец доски наклонился и, сперва медленно, скользнуло тело в легко всплеснувшую, раздавшуюся, прозрачную, как голубое стекло, воду. Матросам, стоявшим у борта и смотревшим вниз, было видно, как пошел под воду, странно колеблясь и все уменьшаясь, капитан Босс.