Запах птичьего обиталища далеко чуется в кристальной чистоте воздуха. Лавируя между скопившимися у подножия скалы льдинами, подплываю под самый базар. Тяжелые, покрытые известковым пометом, высятся розовые колонны базальта. Как и в прошлом году, я останавливаюсь под скалой и, отдавшись течению, медленно несущему меня вдоль каменной, отразившейся в зеленоватой глуби стены, спокойно наблюдаю жизнь птичьего базара. Птицы вьются надо мной, как пчелы в горячий июльский день. Белые, точно затянутые в мундиры, желтоклювые бургомистры парами сидят на выступах скал, покрытых бархатным мохом.
Я ненавижу этих птичьих сановников, живущих на чужой труд.
Опять я поднимаю ружье. Одна из птиц, ломая перья на камнях, грузно падает в воду. Я подплываю ближе, беру ее в шлюпку. Разбойник тяжел, как хорошо откормленный гусь. Прозрачные капли воды, точно слезы, скатываются с его белых перьев. Взбудораженный выстрелом, над скалой беспокойно шумит базар. Оставшийся в живых бургомистр угрожающе носится над моей головой…
Шлюпку несет к югу. Здесь в прошлом году нас окружали маленькие нырочки-чистики. Среди дрейфующих льдин я замечаю их черные, быстро двигающиеся на воде фигурки. Я подплываю близко. Чистики, загребая под водой красными лапками, быстро плывут навстречу. Передовой, самый смелый, вертится на воде, изо всех сил стараясь заглянуть в шлюпку.
Невозможно удержаться от улыбки, глядя на смешные его ужимки.
— Пожалуйста, пожалуйста, дорогой гость! — говорю вслух, смеясь и протягивая руку.
Испуганный чистик, от страха забыв нырнуть, пускается по воздуху наутек. Вижу, как, отрываясь от воды, он перебирает красными лапками, точно катит на велосипеде. Его полет напоминает мне полет тетерева-черныша над болотом…
Я долго лавирую среди льдов, потом, обогнув гору, пристаю к берегу.
Под ногами хрустит щебень. Нога проваливается в мягкий мох.
Шум потока, бегущего с ледника, порывами доносится до моего слуха. Воздух чист, как ключевая вода. Проворные люрики проносятся над моей головой.
Долго взбираюсь на вершину скалы. все шире и шире открывается горизонт. Под ногами камень, мох, желтые и лиловые лежащие на земле цветы.
Одолев последнюю часть пути, ступаю на широкое каменное плато, покрытое черным, как уголь, лишайником. Похоже, что здесь некогда было пожарище, пылал великий костер. Лишайники хрустят под ногами.
Я подхожу к краю обрыва — внизу бухта, лед, хлопьями падают птицы. Широкое открывается море, и маленьким, как шелуха ореха, кажется внизу окруженный льдами наш корабль…
Лицо Арктики
Трудно, быть может, невозможно писать о замечательных красотах Арктики стилем ее первых исследователей, когда еще ни один человек не оставлял следов на чистой белизне вечных снегов. В самых тех местах, где первые полярные путешественники, положась на судьбу, пробирались вслепую, с непостижимым упорством преодолевая непроходимый путь, свободно плавают теперь корабли и в уютной столовой после прогулки мы обогреваемся чаем и рюмочкой коньяку…
Через три дня «Малыгин» вышел из бухты.
Туман виднелся над каналом. Узенькой полоской солнце освещало берег. Темная масса Рубини была в густой тени.
Буднично начинался день. Собаки, свернувшись серыми и желтыми калачиками, лежали на штабелях ящиков и досок. На крыльцо вышел человек в нижней рубашке, потянулся. «Малыгин» дал первый отходной.
Последним приехал прощаться доктор. Широколицый, заросший русой бородой, сидя на корме шлюпки, громко трещавшей подвесным мотором, он долго держался под бортом, поднимая кверху улыбавшееся широкое лицо:
— До свиданья! До свиданья!
— Счастливо оставаться!
— Смотрите — морж!
Между берегом и кораблем ныряло большое животное. Оно встало над водой, показав круглую голову. Как два серебряных уса, висели длинные клыки. Морж полюбовался на шумевших людей и скрылся бесследно.