По пологому берегу, засыпанному костями белух (собак кормят на становищах заготовленным впрок белушьим мясом), заставленному бочонками с свежезасоленным гольцом, хранившимся под открытым небом, мы прошли к дому. Построенный художником Борисовым крепкий дом хорошо сохранился. Превращенная в амбарушку, в стороне покинуто стояла часовня со сбитым крестом, а рядом высилась новая баня.
Промышленники, населяющие Поморское становище, живут домашнее — с женами и детьми. По высокому крыльцу мы вошли в одну из квартир. Лежавшая в сенях сука с новорожденными щенятами недружелюбно залаяла на нас. В комнатах было просторно и сравнительно чисто, висели на стенах плакаты. На двух постелях, застланных шкурами оленей, сидели взрослые ненцы. Один из них, маленький старик со сморщенным бабьим лицом, курил обгрызенную короткую трубку и, облокотившись на грязную подушку, привычно поглядывал в мутное окно. К появлению редких гостей промышленники отнеслись равнодушно, не выказывая видимого любопытства. Приехавший с нами охотник Кузнецов, знавший по имени всех новоземельских русских промышленников и ненцев, встретился как со своими. Его привечали как желанного гостя. Прислушиваясь к разговорам, я оглядывал помещение. Две женщины, молодая и старуха, копались у печки. У голой стены стоял раскрытый шкаф с опорожненными пузырьками от лекарств.
Осмотрев помещение и утварь, я подсел к молодому ненцу, показывавшему Кузнецову свои изделия из моржовой кости. Этот художник-ненец сидел на лавке, скрестив ноги, и улыбался.
— Ну, как промышляли? — спросил я, не зная, с чего начать разговор.
— Как промышляли? — сказал ненец.
— Ну да, промышляли?
— Ничего промышляли…
— Зверя много взяли?
— Зверя?
— Ну да, зверя много взяли? — повторил я, удивляясь манере собеседника переспрашивать в каждое слово.
— Зверя? — медленно ответил вопросом мой собеседник. — Зверя взяли много, ходили на Карскую сторону на собаках, взяли десять медведей. Здесь белух много взяли. Собак все лето мясом кормили…
В ожидании окончания торга, который с ненцами вели приехавшие с нами повара по поводу продажи гольца, хранившегося в больших кадках, мы долго сидели за чаем, которым нас угощали хлопотливые хозяйки. После соленой бурды, от которой на корабле давно страдали наши желудки, приготовленный на горной ключевой воде чай показался нам превосходным, и, желая согреться после холодного душа, я с удовольствием выпил не менее полдюжины стаканов.
Мне хотелось раздобыть немного новоземельского гольца, о вкусе и нежности мяса которого я много слышал еще в прошлом году. На деньги ненцы, однако, отказались продавать рыбу, и волей-неволей пришлось придумывать дружеский обмен.
— Бери, — сказал ненец, открывая кадушку, до половины наполненный плававшей в рассоле серебристой рыбой с распластанными розовыми боками.
Я взял две рыбы.
— Еще бери, — сказал ненец.
Видя мою нерешительность, он сам выложил шесть отборных рыб и вопросительно посмотрел на меня:
— Еще надо?
Мне казалось, что взято с лишком, и я отказался. Старик прибавил еще две рыбы.
— Бери, бери, — говорил он, подвигая рыбу и спокойно принимаясь за свою трубку.
Щедрость старика ненца мне показалась необычайной, я чувствовал себя неловко. Старик, по-видимому, был очень доволен и, улыбаясь морщинистым лицом, исподлобья хитро смотрел на меня маленькими черными глазками.
На улице меня остановил Кузнецов.
— Ну как, раздобыл рыбы? — спросил он, осведомляясь о моих успехах.
— Десять штук старик подарил, — похвастал я.
— Мало! Пожалел старик, — серьезно сказал Кузнецов.
Я с удивлением посмотрел в его глаза. Кузнецов не шутил. Видимо, старик в самом деле пожалел дать больше. «Каково же было в прежние времена, когда в этих краях царевали купцы-кулаки?» — подумал я, представляя прошлое этих доверчивых и простых людей.