До нас на этом карьере работали другие бригады, и он был весь в штабелях камня. Работой нашей было перетаскивание этого камня поближе к воротам — классический труд перетаскивания камня с одного места на другое. Возьмешь кусок и плетешься себе потихонечку. Бросишь, постоишь и назад в горку за следующим. И так изо дня в день. Потом стали досаждать машины, которые этот камень вывозили. Возить было совсем рядом, к лагерю, где начальство решило заменить деревянный забор вокруг всей зоны на каменную стену с башенками-вышками. Вольные шоферы, возившие камень, работали сдельно, ездили быстро, а так работать мы уже отвыкли и пускались на всевозможные хитрости. Кидали камень в кузов так, чтобы плиты занимали как можно больше места. Острую плитку камня ставили у задних колес так, чтобы при первом движении машины, она, как клин, вошла между скатами. Шофер обнаруживал это уже поздно и долго возился, выбивая камень, а то и снимая колесо. Или незаметно перекрывали краник у бензобака. Однажды это сделали шоферу-казаху. Он благополучно выехал с карьера, но метрах в пятидесяти остановился и весь день прокопался в моторе, пытаясь найти причину, почему он заглох. Когда нас вели в зону мимо этой машины, шофер разобрал почти весь мотор, а рядом на корточках сидел второй казах-надзиратель с вахты, вероятно, его знакомый. На утро мы видели на этом месте только кучу нашего камня. На карьере этот шофер больше не появлялся. Как видно, шутки эти были не совсем безобидные.
Это здесь, на этом карьере, я слышал фразу: «Пост номер три. Под охраной находятся шпионы, диверсанты и изменники родины», — о которой упоминал выше.
Наступило второе жаркое лето. Нас перевели на другой объект — копать котлован для стока лагерных нечистот — канализационный отстойник. Место работы располагалось как раз по дороге к тем двум домикам, в окна которых заглядывали фонари, домиков для взрывчатки. Идя туда, мы огибали весь лагерь, который оставался у нас справа, проходили мимо ворот 3 и 2 лагпунктов, шли вдоль юго-западной стены, постепенно отдаляясь от нее, пересекали железную дорогу на Джезды. Здесь степь чуть понижалась, а дальше за дорогой метрах в пятистах от нее был довольно большой участок, обнесенный проволокой - наш объект. Помимо котлована, там было еще производство кирпичей. В этом месте слой почвы был довольно большой, и поэтому было из чего делать кирпичи. Даже наблюдая со стороны, можно было видеть насколько это был тяжелый труд: месить глину, формовать кирпичи, обжигать в больших кучах. Не помню, какие, но нормы были огромны.
Рытье котлована, который до нас был доведен до камня, шло очень медленно, так как сюда мы перенесли наш «карьерный стиль» и больше посиживали. Жарища и сухость были страшные. В степи дул ветерок или даже ветер, который облегчения не приносил, а гнал пыль, иногда собирал ее то в маленькие крутящиеся вихри, то в высоченные тонкие смерчи, медленно двигавшиеся в мареве. Но чаще никакого ветра, а только жара.
В один из таких дней меня оставили в зоне и вызвали к следователю Степлага, капитану госбезопасности, флегматичному казаху, довольно нетипичному для сотрудников этого ведомства. «Трубецкой, тут пришла бумажка из Москвы. Надо тебя допросить. Впрочем, на, вот, и сам напиши ответы». Удивившись такой форме допроса, я взял «бумажку» с грифом «секретно». В ней требовалось выяснить, что мне известно о связи С. И. Балуева с гестапо (это был первый вопрос, который я хорошо запомнил). На него я, естественно, ответил, что никаких подобных связей не знаю. Были и другие второстепенные вопросы: где и при каких обстоятельствах мы познакомились и тому подобное. Я ломал голову, что бы это значило. Почему Сергей попал в их поле зрения?
В то время режимная бригада состояла их трех бригад, номера которых оканчивались на девятку: 149,159 и 169. Одна из них не ходила на кирпичный завод, а начала работать на том самом карьере, который мне пришлось открывать в пятидесятом году. Там, в карьере, произошло следующее событие. Группа режимников стала делать подкоп для побега. Делали его, конечно, тайно. Подкоп был уже почти готов, и в день побега один из его участников почему-то не вышел на работу, а остался в зоне. Это был молодой парень, литовец Шелкаускас, новый и довольно тогда редкий тип прибалта — полублатной, прослуживший на военно-морском флоте, развязный и нахальный, как все блатные. В тот же день к месту подкопа прибыло начальство из лагеря, подкоп обнаружили, бригаду срочно сняли с работы, привели в зону, серьезно обшмонали и разместили в только что отстроенной тюрьме, где у меня была памятная беседа с капитаном Прокуратовым. Там же оказался и Шелкаускас, но в одиночной камере в компании со стукачами (разоблаченных стукачей начальство, опасаясь возмездия, прятало в такие камеры, которые народ метко назвал «камерами хранения». Стукачи сохранялись в них до очередного этапа, когда отправлялись от греха подальше). Всем все стало ясно. Но на этом дело не кончилось.