Упоминавшиеся мной Кравченко и Криков после суда за убийство Шелкаускаса отправлялись в закрытую тюрьму, по слухам в Иркутскую. Туда же, по тем же слухам, был отправлен Аблязов. Кравченко и Криков передавали, что если он будет там, то Аблязову не жить. Добавлю, что случай этот использовался лагерным начальством в поселке — вот, дескать, какие звери находятся здесь за проволокой.
Еще одна попытка бежать тоже из нашей бригады с знакомого карьера у 43 шахты. Были у нас два приятеля, два пожилых человека — Цибаев и Филин. Сидели они в режимке давно. Когда я там появился, они были уже старожилами. Жили дружно, вместе ели, вместе спали. Кстати сказать, «вместе есть» означало неизмеримо большее, чем внешний смысл этих слов — есть из одной миски, сливая в нее баланду или сваливая кашу, было символом очень большой дружбы и даже братства. В режимку Цибаев и Филин попали за попытку к бегству, но в разное время, а в бригаде близко сошлись. На воле Цибаев работал кузнецом, а за что попал в лагерь — не знаю. Уже когда я был в режимке, к их компании присоединился западный белорус Старикевич, а немного позже Филин откололся, да так, что и спать перешел в другое место, да и работать стал в другом забое. А потом и Старикевич отделился от Цибаева, но отделился внешне. В намеченный день Старикевич засыпал Цибаева щебенкой в подготовленном забое, где беглец устроил себе нечто вроде пещеры с запасом воды и сухарей. Дело было в марте, когда еще лежал снег. В тот день случилось так, что в обеденный перерыв подрались двое бригадников, подрались до крови. С вышек это видели. А когда стали снимать с работы и пересчитывать, то одного не досчитались. Выяснилось, что нет Цибаева. Бригаду задержали на карьере. Стали подозревать, что его убили. Прибыло начальство, дополнительный конвой. Из дела выяснилось, что Цибаев еще раньше пытался бежать. Обошли зону кругом — снег везде цел. Значит Цибаев, живой или мертвый, на карьере.
Нас увели, а пустой карьер стали круглосуточно охранять снаружи. Внутрь нагнали солдат искать Цибаева, переворачивать все штабели. Из бригады, сидевшей теперь под замком, забрали Филина и Старикевича. Филин скоро вернулся весь избитый: «Ничего не знаю, я давно с ним разошелся», — только и твердил он начальству. А вот из Старикевича выбили все, что нужно.
Месяца через полтора Цибаев вновь попал к нам в режимку и рассказал следующее. План его был таков: вылежать чуть ли не месяц в своем тайнике, хлебом, сахаром и водой он запасся достаточно. По его расчетам так долго охрану держать не будут. Тогда он сможет спокойно уйти. Он полеживал, и все, что делалось на поверхности, довольно хорошо слышал, а время отсчитывал по взрывам под землей в шахте, когда между сменами отпаливали руду. Лежал спокойно, с каждым днем все больше уверяясь; что его не найдут. Но однажды, когда он уже устраивался спать, послышались близкие голоса и даже как будто знакомый голос Старикевича: «Вот здесь копайте», — потом звуки работающих лопат, и его извлекли. Было уже темно. Светили карманные фонари. Кругом много офицеров. Поэтому не били. Цибаеву прибавили срок до 25-ти, и все. Старикевич же исчез с нашего горизонта. А когда нас вновь вывезли на карьер 43 шахты, мы увидели, как там все было перевернуто: досталось же солдатикам работы. Бригадники особенно жалели обогревалку — довольно просторное помещение, построенное из камня в глубоком забое, имевшее печку и дощатые нары для спанья.
Об одной попытке побега Бориса Горелова я уже рассказывал. А вот другая. После первой он долго сидел в БУРе, затем вышел в общую бригаду и ходил на карьер, с которого пыталась бежать группа, проданная Шелкаускасом. Подобралась группа из трех человек: молодой парень по фамилии Вельгус, репатриант из Китая, работавший до посадки в одном из Ленинградских институтов. По внешнему виду был он с примесью какой-то дальневосточной крови (надо сказать, что в лагере было довольно много репатриантов из Китая). За что он попал в лагерь — не знаю. Другой член группы — кубанский казак Горнага, ражий парень с длинным лицом и лошадиными зубами. Служил в казачьих войсках у немцев, куда попал из плена. С казачьими войсками был одно время во Франции в Дижоне. Службой там был доволен, рассказывал о публичных домах: «За сто франков и курицу с вином дадут, и бабу выберешь». А вот еще его рассказ: с приятелем после госпиталя коротали время перед отправкой на фронт в буфете Белорусского вокзала в Москве. Познакомились с официанткой, и та повела их домой, обещая и выпивку, и закуску, и «девочку» для приятеля. Пришли, и все было, как обещано. Разошлись по разным комнатам, легли и потушили свет. Тут раздался шорох, официантка исчезла, а Горнагу осветили ярким фонариком и потребовали отдать деньги, верхнюю одежду, оружие. Делать было нечего, выпросил себе лишь шинель — на дворе зима. Вышел в носках, не зная, что с приятелем. У парадной двери сгреб кучу снега для ориентира и кинулся искать милицию. Нашел, привел. На стук долго не открывали. Открыли. Испуганная официантка стала умолять Горнагу. Тот первым делом налил стакан милиционеру и выпровадил его — все в порядке — и остался завершать недоконченное. Как выяснилось, эти волнения приятеля не коснулись.