В тот же день мы уже ели казенное, а все камеры были открыты, и открыта дверь на двор. Следующие дни нас начали по одному вызывать к сравнительно мелким начальникам и спрашивать каждого конкретнее. Эти опросы имели целью, по-видимому, не только уточнить, кто за что сидит в режимке, и почему объявил голодовку (все понимали, что за это и срок могут намотать, и потому отвечали: «Все объявили, а я, что? Буду отказываться?»), но и найти зачинщиков. Но вызывали не всех. Меня не вызывали.
Верхом либерализации нашего режима был показ кинофильма. Показали его в самой большой камере, разобрав для этого нары. В выборе фильма не мудрствовали и дали, что было — замечательную австрийскую кинокартину «Петер» с красавицей Франческо Гааль, которую я видел еще до войны. До чего же этот фильм не вязался с той обстановкой, где мы жили, где его смотрели — как жизнь марсиан!
Через некоторое время большую часть режимников перевели в четвертое лаготделение, располагавшееся по другую сторону рудника. Убыл туда и один из нашей четверки — Иван Волгачев. Некоторых выпустили в зону, в том числе, и Мишу Кудинова. Нас осталось сто человек.
Вышедшие в зону держали с нами хорошую связь. Она состояла в том, что через высокую стену нам бросали «кешары» — мешки и свертки с едой. Дежурные надзиратели за ними охотились, но вяло. А вскоре нас стали выводить на карьер, что против зоны, выводить с пулеметом, чего раньше не было. Такой знакомый, маленький ДП-ручной с диском ставили метрах в ста от нас, а около него — солдат. Так, под пулеметом нас принимали, под пулеметом вели на карьер (это помимо обычных автоматчиков) и вновь сдавали в лагерь вечером. И вывод и приемку делали, когда все бригады были уже на работе, так что у ворот мы всегда были одни. С нами ходил теперь уже не один, а два надзирателя, которые, не стесняясь, давали нам понять, что в карманах у них полно наручников. Иной вынимал такую блестящую штучку — два плоских кольца из нержавейки, соединенных короткой цепочкой, и покручивал себе на пальце. А один молодой надзиратель стыдился их обнаруживать и, отворачиваясь от колонны, перекладывал наручники из кармана в карман или делился ими с другим надзирателем. Но до наручников дело, в общем, не доходило. Как и пулемет, они были скорее моральным устрашением да еще выполнением какого-то параграфа некой инструкции.
Однажды на карьере один из надзирателей за что-то взъелся на украинца по фамилии Мельник и пригрозил наручниками, а когда нас стали снимать с карьера — пытался выхватить его из рядов и надеть наручники. Конвой был равнодушен к происходящему — другое ведомство — а бригада начала роптать. Надзиратель отложил до приема у лагеря, где надзирателей куча. И вот мы у зоны. Считают по пятеркам, пятерки стоят плотно, и Мельник в центре колонны, в середине пятерки. Все в пятерках взялись без всякой команды под руки и при счете далеко не отходят, а тут же наступают одна за другой, стоят сплоченно. Надзиратели видят, что так просто им не взять намеченного. Тогда всю колонну повернули кругом, отвели метров за сто от ворот и издали стали вызывать по пятеркам, чтобы изолировать пятерку с Мельником. Но и это не удалось. Прошла первая, вторая, третья пятерка, а когда счет стал приближаться к той, с Мельником, вся колонна без команды двинулась к воротам. Конвой равнодушно взирал на все это со стороны — первый счет уже был, и количество голов совпало. Тогда стали запускать в лагерь, и там, в коридоре между двух стен (стена слева с дверью в тюремный двор, стена справа с воротами на пекарню, впереди вторые ворота уже непосредственно в зону), в этом замкнутом пространстве надзирателям удалось выхватить намеченного. Напряжение сразу спало, и здесь надзиратели у внешних ворот допустили ошибку. Они не переждали, пока уведут схваченного, и стали запускать остальных по пятеркам. Но тут вся колонна с шумом ринулась в первые ворота, далее в коридор и кинулась за уходящей группой, которая не успела закрыть за собой вторых ворот. Режимники тут же отбили своего — надзиратели просто его отпустили, и все мы победно вернулись в свою тюрьму.
Все это произошло стихийно, никто ни о чем не сговаривался. Все были возбуждены, и понимали, что так это не пройдет. Но прошло. Правда, вскоре пришли и вызвали по фамилии Мельника. У нас их было двое: герой происшествия — маленького роста западник, говоривший вместо «карцер» — «канцер», и другой, тоже украинец, долговязый парень. На вызов пошел долговязый. Надзиратель его не признал. Да к тому же он номер со спины записал неправильно — некоторые из них были не шибко грамотны. Дело замялось — надзиратели показали себя большими шляпами. Рассказывали, что когда толпа режимников ворвалась в зону и освободила своего, некоторые придурки стали разбегаться.