«Нач сано
Обеспечьте з/к Залдастанишвили водой «Боржоми» больной желудком, давать за его счет. Министр Внутрен. дел КазССР 28/У1.54 (Подпись)»
На подписи с трудом можно разобрать: В. Губин.
Начальство явно заигрывало. К любому можно было запросто подойти, спросить, получить ответ. Но это в зоне. За зоной все было совсем по-другому — кладовщика из Старой зоны Арнольда так пуганули, что он был не рад что-либо спрашивать.
Прокурор республики ходил по больничным палатам и спрашивал претензии. Это был крупный брюнет в очках, которые казались непроницаемыми, несмотря на прозрачные стекла. Разговаривал, смотря через человека. К нему обратился М. А. Коган о пересмотре дела. «Какого дела?». Коган вкратце рассказал. «А, знаю, дело о том, как хотели взорвать автозавод имени Сталина». Коган ответил: «Я, хотя и участник этого дела, но услышал об этом только на пересылке». (Это то же самое, что услышать «от одной бабы на базаре».)
Везде посулам не было конца, и лагерь зажил обычной жизнью, с надеждами. Репрессий не было никаких. Но это поначалу. Через некоторое время принялись поодиночке выдергивать заговорщиков-комитетчиков. Увезли и моего приятеля Мишу Кудинова. Поговаривали, что в закрытые тюрьмы — «закрытой». Уже потом от того же Миши узнал, что он попал именно в такую тюрьму в Казани.
Наступило лето 1954 года. Начала работать комиссия по актировке инвалидов. Наше положение стало меняться. Появились расконвоированные из краткосрочников (до десяти лет), сначала очень мало, потом больше. За работу стали платить деньги. Особенно хорошо зарабатывали бурильщики. Открылся буфет, где можно было за наличные купить еду, лучшую, чем в столовой. Богатые бурильщики стали отправлять деньги домой. На столах в столовой оставалась в мисках каша! Неслыханно! Крушение системы! В столовой стояла открытая бочка с селедкой! Многое стало меняться.
Но вместе с тем наше лаготделение прорезала огневая зона, отделяя третий и первый лагпункты от второго и лазарета. Для этого сломали стену и вместо нее построили две стены метрах в 4-5 друг от друга — получился простреливаемый коридор — урок Кенгира. Стенками же отделили по два друг от друга бараки. Из таких отсеков были сделаны ворота на общую линейку. Ворота, правда, всегда открыты, но все же...
Однако, если провести общую равнодействующую, то она была направлена все же в сторону либерализации. Сняли ограничения с переписки, сняли номера. Мы так к ним привыкли, что даже этого, откровенно говоря, не заметили. Перестали запирать на ночь бараки. Разрешили свидания. Об этом я написал домой, и Еленка сейчас же откликнулась. Она собиралась приехать после экзаменов в аспирантуру. А дни тянулись.
Мир мал. Произошла интересная встреча — с новым этапом прибыл врач-терапевт Ваня Гутор, тот самый белорус, с которым я познакомился в Новогрудке в 1942 году. Гутор никак не был связан с немцами, но водил компанию на правах приятеля с местными белорусскими лидерами типа упоминавшегося Рагули. За это и получил свои десять лет. Всю жизнь мечтал быть хирургом, но сделался терапевтом, сидел в Экибастузе, где работал вместе с Пецольдом. Многое мы с ним вспоминали[44].
Из лагеря стали выпускать инвалидов. Распрощался с милейшим Сергеем Михайловичем Мусатовым. Его, как впрочем, и всех повезли этапом в ссылку, и попал он в Караганду.
Лагерь стал жить какой-то особенной жизнью. Процветали землячества, которые стали образовываться много раньше, землячества по национальному, главным образом, признаку. Но имела значение и география: землячества прибалтов, западных украинцев, западных белорусов, закавказцы. Интересным было землячество шанхайцев — репатриантов из Шанхая, которых было довольно много. Самым обширным было землячество азиатов, объединенное магометанством. Но и внутри оно делилось по национальному признаку. Было хорошо спаяно землячество чеченов. Видя это, даже русские (далеко не все, а наиболее активные) стали объединяться. Возникли сложные отношения между землячествами, разделение сфер влияния на кухню, ларек, склад, ППЧ, придурочьи места. Наказание провинившегося землячество брало в свои руки: если член одного землячества был виноват перед другим, то наказывать его могло только свое землячество. Это далеко не всегда соблюдалось. Нарушения уговора разбирались и приводили иной раз к большим недоразумениям. Описанная выше история с Виктором Котовым, которому проломили голову — одно из проявлений межземляческой борьбы за места.
44
Через десять лет судьба вновь свела меня с Ваней Гутором. Встретился я с ним на конференции в Куйбышеве, где делал доклад. Иван к этому времени заведовал терапевтическим отделением городской больницы в Ульяновске. Мою фамилию он увидел в программе конференции и специально приехал в Куйбышев. С тех пор мы изредка с ним встречаемся и переписываемся. В Новогрудок он не захотел возвращаться — тяжело было, да и публика косо поглядывала.