- Так-то оно так, если не считать Новый год, и сочельник, и масленицу. Вы бы поглядели, что здесь творится, когда из десяти окрестных деревень, кто на санях, кто на коньках, съедется народ и соберется в большой зале, что я пристроил. Уж тогда здесь не встретишь горожан, зимой берлинцы сюда и глаз не кажут, тогда приходит черед работников да служанок. На что только ни наглядишься: шапки из выдры, плисовые пиджаки с серебряными пуговицами, солдаты из всяких частей, у которых отпуск пришелся как раз на эту пору: драгуны из Шведта, уланы из Фюрстенвальда, даже потсдамские гусары и те здесь. И все такие ревнивые и такие задиры, не знаешь даже, для чего они сюда приходят - для танцев или для драки, из-за какой-нибудь ерунды деревня выходит на деревню и давай работать кулаками. Дерутся, горланят ночь напролет, блинов напечешь гору - глядь, все как корова языком слизнула, а на рассвете кто по снежку, кто по льду убираются восвояси.
- Да,- согласился Бото,- одиночества и мертвой тишины здесь даже и в помине нет. Счастье еще, что я всего этого не знал раньше, а то бы побоялся сюда ехать. А было бы жаль не повидать такой красивый уголок… Но вы давеча очень удачно сказали: «Чего стоит жизнь без сна?» По-моему, вы совершенно правы. "Я устал, хотя час еще ранний. Наверное, это от воздуха и от воды… Вдобавок мне надо поглядеть… Ваша любезная супруга так хлопотала… Покойной ночи, господин хозяин. Я вас совсем заговорил.
С этими словами он встал и направился к затихшему дому.
Лена легла, вытянув ноги на придвинутый к постели стул, и выпила чашку чаю, принесенную хозяйкой. Покой и тепло сделали свое дело, приступ миновал, и уже спустя короткое время она могла бы выйти в сад и принять участие в том разговоре, который вели между собой Бото и хозяин, да только настроение у нее было неразговорчивое, и встала она лишь затем, чтобы хорошенько разглядеть комнату, чего до сих пор не сделала.
А разглядеть стоило. Потолочные балки и глиняные стены остались без изменений со старых времен, беленый потолок нависал так низко, что его можно было достать пальцем, но все мало-мальски поддававшееся переделке было переделано. Вместо крохотных, подслеповатых окошек, которые еще сохранились в нижнем этаже, здесь сделали одно большое, почти до самого пола, и из него, как верно заметил хозяин, открывался прекрасный вид на лес и на воду. Однако большое окно с зеркальными стеклами было не единственным признаком комфорта и новшеств. На глиняных стенах, пузыристых и неровных, висели довольно приличные картины, приобретенные, верно, на каком-нибудь аукционе, а там, где эркер мансарды смыкался со скатом крыши, точнее сказать - с комнатой, стояли один против другого два элегантных туалетных столика. Словом, все обличало стремление хозяев превратить «Ханкелев склад» в гостиницу, привлекательную для богатых яхтсменов и членов гребного клуба, однако при этом по возможности бережно сохранить черты былого пристанища для рыбаков и матросов.
Лене все увиденное пришлось очень по душе, она начала внимательно рассматривать картины, висевшие в широких рамках над изголовьем и изножьем постели. Это были две гравюры, сюжет которых ее живо заинтересовал, и ей захотелось узнать, как они называются. Под одной стояло: «Переход Вашингтона через Делавар», под другой «Последний час Трафальгара», обе надписи - на английском языке. Лена могла разобрать только отдельные слоги, и - казалось бы, такой пустяк - это больно ее задело, ибо она вновь почувствовала, какая пропасть отделяет ее от Бото. Правда, Бото любил посмеяться над образованием и ученостью, но Лена была достаточно умна и знала цену этим насмешкам.
Рядом с входной дверью, над столиком в стиле рококо, где стояли красные стаканчики и графин с водой, тоже висела пестрая литография, снабженная надписью на трех языках: «Если бы молодость знала». Лене вспомнилось, что точно такую же картину она видела в комнате у Дёрров. Дёрр любит подобные штучки. Но, увидев эту картину здесь, Лена в досаде отпрянула. Ее тонкая натура восприняла пошло-непристойный сюжет картины как оскорбительную насмешку над собственным чувством. Желая развеять тягостное впечатление, она подошла к окну и распахнула обе его створки, чтобы впустить в комнату ночной воздух. Ах, как это ее освежило! Она села на подоконник, приподнятый не более чем на две ладони от пола, обхватила левой рукой торчащий из стены брус, прислушалась, не донесутся ли голоса с веранды, находящейся не так уж далеко от ее окна, но не услышала ни звука. Кругом стояла глубокая тишина, и лишь ветви старого вяза издавали едва слышный шорох. Если и была на душе у Лены какая-то тяжесть, все бесследно исчезло, едва она устремила восторженный и проникновенный взор на открывшуюся перед ней картину. Беззвучно струилась вода, вечерние сумерки одели луга и леса, и едва проглянувший серп молодого месяца залил слабым светом воды Шпрее, высветив мелкую рябь на ее поверхности.