Они и в самом деле поехали за город, и, хотя шарлоттенбургский воздух еще меньше походил на дыхание божье, нежели берлинский, Кете твердо решила остаться в дворцовом парке, а прогулку на Халензее отложить до другого раза. В Вестенде скучно, а Халензее не ближний свет, езды туда почти как до Шлангенбада, в дворцовом же парке можно осмотреть мавзолей, где такое трогательное голубое освещение, ну, право, кажется, будто в твою душу заронили клочок голубого неба. Это настраивает на возвышенный и благочестивый лад. Да и, кроме мавзолея, в парке много интересного - Рыбий мостик с колокольчиками, и если из-под мостка выплывает большой карп, ей всегда кажется, будто это крокодил. Глядишь, там будет и торговка с крендельками и лепешками, у нее можно что-нибудь купить и тем сделать доброе дело, пусть небольшое. Она не случайно говорит «доброе дело» и не случайно избегает слова «христианское», потому что фрау Залингер, хоть и не христианка, тоже очень щедро подавала.
Все прошло без сучка-задоринки, точно по программе: после кормления рыб они пошли в парк, до Бельведера, украшенного фигурами в стиле рококо и связанного с таким множеством исторических воспоминаний.
Правда, о воспоминаниях этих Кете ровным счетом ничего не знала, и Бото воспользовался случаем и рассказал ей, как генерал Бишофсвердер именно на этом месте вызывал духов почивших в бозе королей и курфюрстов, чтобы вызволить короля Фридриха-Вильгельма II из состояния летаргии или - что в данном случае равнозначно - из рук многочисленных любовниц и вернуть его на стезю добродетели.
- Ну и как, помогло? - спросила Кете.
- Нет.
- Жаль. Такие вещи глубоко меня огорчают. А как я вспомню, что несчастный король (откуда ж ему быть счастливым?) приходился свекром королеве Луизе, у меня просто сердце кровью обливается. Как она, бедняжка, должно быть, страдала. Просто не могу себе представить, чтобы эдакое творилось у нас, в нашей Пруссии? А как, ты сказал, звали того генерала, который вызывал духов? Бишофсвердер, да?
- Да. При дворе его называли Древесной Лягушкой.
- Неужели он предсказывал погоду?
- Нет, просто он носил зеленый сюртук.
- Сил нет, до чего смешно… Лягушка!
Глава двадцать шестая
К вечеру оба вернулись домой, и Кете, сбросив шляпку и пальто на руки Минетте и приказав подавать чай, проследовала за Бото в его кабинет, ибо находила удовольствие в мысли, что первый день своего пребывания дома она целиком провела подле Бото.
Ему это было приятно, и, поскольку Кете зябла, он положил ей под ноги подушечку и накрыл их пледом. Потом его вызвали из комнаты - к нему пришли со служебными делами, требующими незамедлительного разрешения.
Текли минуты, ни подушка, ни плед не помогли, теплей не становилось, поэтому Кете потянула за сонетку и наказала вошедшему лакею принести два-три поленца, а то она совсем замерзла.
Когда лакей вышел, она встала, чтобы отодвинуть каминный экран, а отодвинувши, увидела горстку золы, еще лежащую на железной решетке камина.
Тут вернулся Бото. Он вздрогнул, увидев зрелище, представившееся его глазам, но тотчас успокоился, когда Кете, указывая пальчиком на золу, предельно шутливым тоном спросила:
- Что сей сон означает? Вот я тебя второй раз подловила. Сознавайся, это любовные письма? Ну, быстро, да или нет?
- Тебе ведь все равно ничего не докажешь, что я ни скажу. Ты все равно останешься при своем мнении.
- Да или нет?
- Пусть да.
- Вот и отлично. Теперь я могу успокоиться. Любовные письма - что может быть смешней? Впрочем, для верности сожжем-ка их вторично: была зола, станет дым. Авось получится.
Искусно сложив поленья, принесенные по ее приказу лакеем, она попробовала поджечь их двумя спичками, что ей и удалось. Пламя мгновенно вспыхнуло, а Кете придвинула кресло поближе к огню, удобно вытянула ноги к самой решетке, чтобы скорей согреться, и сказала:
- Вот так, а теперь я еще хочу рассказать тебе про одну русскую, которая, конечно, была никакая не русская. Но чрезвычайно ловкая особа. Глаза у ней были миндалевидные - у этих дам всегда почему-то бывают миндалевидные глаза,- и она утверждала, что приехала в Шлангенбад лечиться. Знаем мы это - лечиться. Врача у ней не было, во всяком случае, постоянного, зато она каждый день каталась то во Франкфурт, то в Висбаден, то в Дармштадт,- и всякий раз с кавалером. Кое-кто даже утверждал, что кавалер не всегда был один и тот же. Но ты бы поглядел, какие туалеты и какая самоуверенность! Она едва-едва удостаивала нас кивком, когда выходила к табльдоту со своей придворной дамой. Придворная дама у нее была, для таких особ это первое дело. Мы ее называли «Помпадур», я про русскую, а не про спутницу, и она знала, что мы ее так называем. А старая генеральша Ведель целиком была на нашей стороне, сия особа и ее крайне раздражала (это была самая настоящая особа, можешь не сомневаться). Однажды старая Ведель громко так сказала через стол: «Да, медам, моды меняются на все, даже на сумки и сумочки, на кошельки и кошелечки. В дни моей молодости еще носили сумочки «помпадур», нынче их и след простыл. Не правда ли, нынче нет помпадуров?» Тут мы все рассмеялись и поглядели на нашу мадам Помпадур. Но эта чудовищная особа сумела все-таки одержать верх. Звонким и громким голосом - старая Ведель была туга на ухо - она отвечала: «Да, госпожа генеральша, вы совершенно правы. Страшно только, что на смену помпадурам пришли ретикюли, позднее поименованные ридикюлями. И вот эти-то ридикюли[5] встречаются по сей день». При этом она в упор взглянула на добрую старуху, а та вышла из-за стола и покинула Зал, поскольку не нашлась, что ответить. Теперь я хочу тебя спросить: что ты на это скажешь? Какова наглость! Бото, да ты меня совсем не слушаешь…