Потом диким голосом завыл Саша, к тому времени притихший уже дня полтора. Я даже как-то занервничал почему-то. Почувствовал укор совести, с великими усилиями выгромоздился из своего кресла, пошел к нему. Он не спал. Узники немецких концлагерей по сравнению с ним были жирными, зажравшимися негодяями, только голос был громким и глаза – умными.
Как только он меня увидел, так заорал, даже уши заложило.
- Вовка! Неправда это! Нельзя, чтоб меня не было! Я настоящий, не придуманный, и жизнь у меня была, я же не виноват, что… Может, это ты придуманный, а не я, почему же мне такое устроили? Дина мне говорила, я даже верить ей не хотел. Ох, Вовка, ты же помнишь, как мы в дружбе вечной клялись, там, на Конке, еще ивы там такие свисали (я помнил, конечно, и про ивы, это даже особенно, только это была ложная память)? Вовка, ох, ну как же я не хочу умирать!
- Почему? – спросил я, и он, даже в этом стрессовом своем состоянии, не нашел что ответить.
Я даже переспросил удивленно:
- Почему это ты так умирать-то не хочешь? Тебя ведь все равно нет.
- Начнешь умирать, поймешь, - сказал мне Саша и отвернулся. Потом повернулся ко мне снова, посмотрел на меня, но такое впечатление, что сквозь меня, что не видел меня.
- Где же Дина, черт бы ее побрал?
И тут, граждане, вот это вот самое и началось, никогда не забыть жуткость и нереальность.
Для начала Саша выгнулся дугой, сказав гавкающее "А-ах!". Потом влился в постель, жалобно на меня глядя. Потом вдруг оказался без одежды – трусов и мерзко пахнущей мочой ватиновой майки, запах, впрочем, остался и даже усилился. Потом заорал от боли – я не сразу заметил, что пальцы его на ногах и на руках вдруг растаяли, я просто услышал звуки наподобие негромких выстрелов и уловил брызги крови, одна шлепнулась мне на щеку, и я отскочил. Вместо пальцев торчали кости, Саша смотрел на них с ужасом и болью.
- Саша, бедный! – сказал я. Я не знал, что сказать.
- Нет! – каркнул Саша.
И начал таять. Таяние приносило ему страшные боли, началось все с конечностей, да и само тело одновременно стало сдуваться. Выстрелов, правда, больше я не услышал.
- Послушай, послушай!!! – с трудом он сказал. – Послушай меня, дурак! Первая буква "у" после твердого знака, остальное все прр… О-о-о-ох!!!
Он запрокинул голову, внимательно вгляделся в себя и умер, и еще долго после того таял – зрелище не для нервных.
Есть такое слово – катарсис. Я не знаю, что оно в точности означает, но полагаю, что это что-то вроде максимального напряжения сил, именно его я имел маленькое удовольствие наблюдать, следя напряженно за умиранием моего несуществующего друга Саши Ендобы. Он был чрезвычайно занят своим умиранием и все-таки нашел время обратить внимание на меня, и даже успел сказать насчет у и твердого знака. Водруженный на скелете, он говорил почти черен.
Я прослезился, честно могу вам сказать, и меня вытошнило.
Он исчез. То есть полностью, оставив после себя только мерзкий запах и две смятые простыни, да еще мокрую вмятину на подушке. Это было логично – если его не существовало раньше, то и после смерти он не мог оставить следы. Я чувствовал, что думаю как-то не так, но меня этот ход рассуждений вполне устраивал.
Пришла Дина. Ничего, по обыкновению, не спросив, она устремилась в Сашину комнату, спустя пару минут вышла, обдав меня презрением и ненавистью. Может быть, мне показалось, но в ее взгляде, вдобавок к вышеперечисленным чувствам, мелькнула тень сочувствия. Это маловероятно, скорее всего, я просто искал сочувствия – у кого угодно, хоть у Дины, хоть у Адамова, хоть у самого Зиггурда.
Адамов и Дебелый не приходили, хоть я и ждал их. То есть не ждал, не до них было, но подозревал, что они придут – ан не пришли. Этот факт я отметил "боковым зрением ума", это выражение у меня такое. Я был занят другим – отыскивал в разрозненных бумагах твердые знаки, занятие не из благодарных. Иногда, совершенно отупев от поисков, заходил за поддержкой (и чтобы отвлечься, естественно) в Сашину комнату. Ничего я там не трогал с момента его исчезновения – страшно было.
Позвонили с работы – оказывается, я превысил норму разрешенных прогулов (тупо удивился, услышав об этой норме, просто, наверное, приучил начальство, что хожу несмотря на). Сказал, что сломал ногу, потому что позвонили из Египта насчет медведя на атомной гидроэлектростанции. Главное – ошарашить. На том конце трубки поняли, но не нашли, что ответить. Хехекнули понимающе, сказали, чтобы я с этим завязывал, а то меня тут обзвонились уже, и трубку аккуратненько положили.