И все-таки вот эдакого рокового взгляда, черной челки, осанки особой и прочего, что ассоциируется с женщиной-вамп еще со времен немого кино, у нее вроде как бы даже и не было. У Саши она почему-то ассоциировалась с "фоской"; на преферансном сленге это означает мелкую карту, а на очень мелковременном и, подозреваю, очень мелкорегиональном сленге - определенный вид девочки, мелкой и ростом, и сутью, и чертами лица, нагловатой, не очень развитой и такой, знаете, настороженной и одновременно развязной. Другими словами то, что в более широких кругах называли "подрастающее поколение блядей".
Дину, конечно, назвать несовершеннолетней девочкой было бы абсолютно неконгруэнтно, и она лет десять-пятнадцать уже не была подрастающим поколением вот этих вот самых, но, по мнению Саши, фосковатость в ней очень даже присутствовала.
Это было так неестественно, так несоединимо, так неуместно – он, мой Сашка Ендоба девяти лет, тощий, загорелый, в одних черных трусах, восхищавшийся обыкновенным громкоговорителем, поставленным двумя пьяными мужиками с лестницей в его дом ("Воука, я довольный, як слон!"), и этот взрослый, стареющий мужик тридцати лет с недоделанной бородкой под Ленина, который кряхтел, наклоняясь за упавшей шпротиной, и зеленоватый сумрак комнаты, устроенный пару месяцев назад по настоянию моей второй жены Светы в один из наших светлых периодов (она чувствовала себя уютно в зеленоватом, а я обожал желтый электрический свет – чтобы обязательно пятно желтого в окружении темноты).
- Я ведь с самого начала видел, что она фоска, тупо-надменная дурочка, псевдоженщина, - пьяно говорил он. - Но, понимаешь, был ресторан, скатерти белые, официанты исключительно мужики, ансамбль слепых аккордеонистов, я был там король, то есть во фраке и одинок, а она так презрительно смолила свою голуазину и так не слушала придурка, который ей вещал что-то с самодовольным и глупым видом, что я позвал вейтера и велел ему передать "за тот вон столик" графинчик с двести граммами коньяку и длинную багровую розу. Розы, правда, не оказалось – "посмотрите меню!".
Как только им принесли графинчик, придурок (что-то банковско-уголовное – короткая стрижка, челюсть, прикид почти секьюрити и серенькое лицо) приветливо завертел башкой, а дамочка, что мне очень понравилось, в момент усекла, от кого коньяк. Взглянула на меня дурой и глазки опустила – не бог весть какие глазки. Но я тут же запал, раньше-то я просто от тоски выпендривался.
Парнёк немножко поудивлялся и стал дареный коньячок интенсивно усугублять.
Дело чуть не кончилось дурно, потому что, усугубленный, он стал что-то подозревать, подозвал вейтера и велел передать за столик дарителей бутылку "Ахтамара", но вейтер, разбитной и понимающий малый, приволок мне тот "Ахтамар" не в бутылке, а в графине, да и словом предупредил. За что получил очень хорошую благодарность. Придурок все время вертел головой, кидал во все стороны злобно-подозрительные косяки, и на меня тоже кидал, пытался понять, кому досталась бутылка, но я был при деньгах, и тому же вейтеру (кстати, что за дурацкое слово – "вейтер", откуда?) тут же велел передать бутылку "Ахтамара" за столик каких-то очень прикинутых и крутых. Крутые засуетились и тут же ушли, а придурок полюбил себя еще больше и тут же надрался хуже Паниковского. Что мне и требовалось.
Словом, склеил мой Саша восхищенную фоску-вамп и тут же подпал под ее дурное влияние. Теперь уже ему она презрительно курила свои голуазины, доводила до бешенства, а как только давление переходило за красную черту, умело его стравливала. И все кончилось бы, как обычно, то есть плохо, но не фатально, но Ендобе не повезло.
Как-то, когда его деньги уменьшились до того уровня, на котором человек, если и не начинает задумываться о жизни, то, по крайней мере, должен бы это сделать, занесло их по прихоти Дины (на самом-то деле звали ее Вита, а Дина был ее вампирский псевдоним – так она объясняла), она уволокла его в какую-то привокзальную трущобу с жуткими рылами (любила девушка "перемены" – от пяти звезд до полного бомжовника) и завела всякие мистические разговоры. Она вообще грешила мистикой, чем несколько настораживала практичную душу отставного офицера Автобуса, который к мистике относился с уважительным недоверием, но мистиков не переваривал категорически, но тут – то ли его кураж взял, то ли совсем подпал под власть этой сучки, - тут он и сам завелся, тем более что разговор пошел интересный.