Выбрать главу

Урия Хип отбирал почтовые марки, главную страсть своей жизни, овладевшую им еще в детском возрасте. По его словам, он набрал уже столько марок, что вполне может считать себя мультимиллионером. Беда его состояла в том, что ни одной марки, принадлежащей ему, он не продал – даже из обменного фонда, даже дефектных, скажем, с обрезанными зубцами. Обобранные филателисты давно подозревали его в кражах, причем подозревали настолько яростно, что он постоянно от них скрывался. Очень, как потом оказалось, беспокоил Урию тот факт, что марки он часто воровал и у самого себя, не мог устоять перед искушением, а потому огромная коллекция его постоянно находилась в беспорядке – он никогда не помнил, где находится в данный момент тот или иной раритет.

Анночкин Сергей Степаныч, отнимавший еду, никак вначале Ендобе не показался, хотя остальные перед раболепствовали, в спину глядя злобно. Демонстрируя великолепнейшие зубы, он церемонно подволок свое тощее тело к Саше и тут же предложил конфету "Мишка на Севере". Саша вежливо отказался.

- Сообщили уже! – с досадой проворчал Сергей Степаныч, злобно сверкнул на Сашу глазами и уволокся на диван досматривать темный телевизор.

Внезапно все оживились. Телевизор умолк, сидевшие привстали. Отворилась дверь, которую к тому времени все уже ели глазами и в проеме возник величественный силуэт в черной тройке с галстуком и блистающей конической лысиной. Силуэт был высок, напорист, нагл и суров, как сержант сверхсрочной службы, имел громадные уши и губы, с глазами было что-то не то.

- Вот и здравствуйте, - произнес он. – Все, полагаю, в сборе.

Заздоровались, Саша, сам того не желая, тоже чуть преклонил голову, по-старовоенному. Даже чуть было каблуками не щелкнул.

Силуэт прошел прямо к Саше, подошел на расстояние коитуса, вонзил взгляд, подержал паузу. С глазами у него было что-то не то, поэтому Саша обомлел не то чтобы до конца и накопил наглость спросить:

- А вы, собственно, кто?

В ответ на это силуэт еще немножечко попронзал его глазами, потом улыбнулся, распялив громадные губы:

- Адамов. А вы, значит, тот, который…

- Ендоба, - сказал Саша. – Александр.

И перевел дух. Все-таки что-то не то было с глазами у Адамова. Если точнее, то их практически и не было. Вместо них под короткими толстыми бровями черно-белого цвета глубоко прятались два сверкающих прыщика.

- … который доллары, - продолжил Адамов. – Проверим?

Саша удивленно поднял брови.

- А где мне их взять? Нет у вас этих долларов.

- Вот, - сказал Адамов, засовывая руку в грудной карман и вытаскивая оттуда новую сотню. – Вы можете их у меня отнять?

- Не знаю, - засомневался Саша. – Я вообще-то только по долларам, извините.

Очередное пронзание глаз, сопровождаемое сопением. И в конце – гнусная, кривая ухмылка. Очень не соответствующая имиджу силуэта.

- Прав. Бумажка фальшивая. Значит, ты фальшивые бумажки не видишь.

Сказано было без вопросительного знака, но ответ требовался, более того, вымогался.

Да хрен с ним, подумал Саша и сказал.

- Ну? Не вижу. Может, там, фунты стерлингов, я с ними не пробовал. Или еще какая валюта. Но рубли и фальшивки точно не вижу.

Последовала еще ухмылка, грустная как бы, но от этого еще более гнусная (не понравился Адамов моему Саше).

- Быть бы тебе кассиром в банке, цены бы не было! Садись.

- Ничего, я постою, - ответил Саша и сел на ближайший диван, где уже расположился Анночкин Сергей Степаныч, Отнимающий Еду.

- Креветочку? – плотоядно улыбаясь, шепнул он.

- Пссна, - ответил Саша Ендоба. У него начала вырабатываться аллергия на улыбки.

Далее последовал цирк.

- Итак, - рявкнул Адамов и вышел на середину залы. – Итак!

Зашумело, словно ветер, но с каким-то гнусноватеньким подвыванием и Адамов, горделиво разведя руки… вознесся. Тут иначе не скажешь, если только не применять современные термины типа левитации – он развел руки, громко вздохнул, вдруг завоняло "левым" Пуазоном, так, что дышать стало противно, а потом, словно в страшном сне, Адамов взлетел в воздух и там остался, покачиваясь.

- Вхождение в мерзость – искусство, - произнес он гнусным, базарно-скандальным тенором, совсем не тем, каким только что говорил, там был тенор совершенно обычный. - Быстро выйти из нее - искусство вдвойне.