Она прошла мимо меня, как бы сквозь меня (в квартире стоял ужасный мусор), сразу же, не спрашивая дорогу, направилась в ту комнату, где лежал Саша. Я, естественно, второпях за ней.
- Ого, - сказала она. – Что это ты разлегся? К тебе дама пришла.
- Привет, - сказал Саша громким голосом (до самых последних дней голос его не слабел почему-то, иногда даже странно было наблюдать такое несоответствие). – Я так и знал, что ты явишься. Потому что я спасибо тогда не сказал. Спасибо.
- Ага.
А дальше они стали молчать.
Такое, знаете, выразительное молчание, но не то чтобы любовное. Сашу-то я могу понять – несмотря на оставшийся громкий, даже трубный, скажем так, голос, говорить ему было все-таки трудно из-за общей слабости, со мной он тоже говорил через силу, живчик какой-то его жег изнутри, понуждая на длинные разговоры, чертовски выматывая его, а с Диной живчик потух. Саша просто внимательно смотрел на нее, и все. Дина же молчала истерически, со спазмами – вот-вот зарыдает. Меня они, конечно, не видели.
Потом Саша все-таки вспомнил о правилах вежливости и спросил.
- Чего пришла? Плохо тебе?
Дина истово закивала.
- Это хорошо, - сказал Саша.
Дина промолчала, только еще один подтверждающий кивок. Глаза, что вот-вот заплачут. В этой блеклой полудевочке-полудамочке было что-то хватающее за душу, что-то прекрасное, до сих пор не пойму, что.
- Это очень хорошо, - повторил Саша. – Я рад за тебя. Ты не знаешь, это Гурман со мной забавляется?
Она снова кивнула, мне почудилась неуверенность в том кивке, хотя вроде бы не врала, да и сам кивок выглядел утвердительным безапелляционно.
- Он умер?
- Там же, - наконец подала голос Дина. Голос был хрипл.
Потом они долго молчали и без всякой любви, серьезно и даже грозно разглядывали друг друга. Дина выглядела несчастной. Саша имел непререкаемо королевский вид праведника, влекомого на костер. Молчание было таким долгим, что я было подумал, что они забыли, о чем говорили прежде, но Саша вдруг заявил:
- Это очень плохо, что он умер. Это почти не дает мне шансов.
- Нет, - хрипло и страшно сказала Дина. – Этого не может быть. Этого не должно быть. Ты сильнее его. Ты сильнее всех. Стоит тебе только захотеть…
- Он мертв, Дина. Его убили, а с мертвецами не спорят.
Дальше у них пошел обрывочный и совершенно сюрреалистический спор на тему, спорят ли с мертвецами, я ничего не запомнил, потому что спор этот был мне непонятен, словно на другом языке. Спор оборвала Дина, сказав подчеркнуто:
- Стоит тебе по-настоящему захотеть, и ты избавишься от всего этого.
Саша вежливо усмехнулся.
- К сожалению, Диночка, нет. Я не тот, за кого ты меня принимаешь. Мои желания… да нет у меня никаких желаний. Что желания?
- Но ты же не старик, чтобы ничего не хотеть!
- Я хуже, я – мертвец.
- Старик хуже. Вон что с тобой этот собака делает, а ты не хочешь ответить.
Голос ее уже не был хрипл, он был звонок, он был даже чересчур звонок, с истерическими, на октаву выше, тонами. Он резал уши, мне хотелось поморщиться.
Саша сказал, помолчав:
- Нет у меня желаний, Диночка, извини. А тебе еще жить.
Она рывком повернулась ко мне.
- Ты (звучало как плевок)!!! Ты!!! Ты ведь можешь! У тебя-то ведь есть желания! До черта желаний, так помоги же ему!
Я сделал мудрые, понимающие глаза.
- Чем, девочка, чем?
- Хоть ты и сволочь, - в истерике кричала она, - но ведь все-таки он твой самый старый друг, всего-то и надо, чтобы ты захотел, чтобы он захотел.
В сущности, она была права, со своей точки зрения, и поэтому я немножко подумал.
- Я вас не понимаю, Дина. Я, конечно, с удовольствием, но… Я абсолютно не понимаю, чего вы требуете от меня.
И сотворил на лице своем еще более мудрую, всепонимающую ухмылку.
- Сволочь, - сказала Дина. – Ох, какая же сволочь. Но ты хоть попробуй, ведь не убудет же от тебя.
Я так подумал, что действительно не убудет и что она действительно знает, о чем говорит, тем более, что она уже знала откуда-то, что я сволочь. Хотя вообще-то это не так.
Я перестал изображать мудрость и сказал ей:
- Хорошо, я попробую.