Но вместе с тем обращение к Гомеру имеет и другой смысл. В творимой им схеме человека, в своем Блуме, Джойс пытается усмотреть те извечные начала, которые свойственны человеческой натуре испокон веков. Мысль о неизменности человеческой природы и дала основание Джойсу сопоставлять Блума с героем древнегреческих мифов.
Знакомство с Блумом позволяет судить о том, каким видит Джойс человека «вообще» и какие свойства его натуры представляются ему основными.
Блум безличен и не выделяется среди множества подобных ему буржуа-обывателей. Его «поток сознания», поток его мыслей — незначительных, тусклых, будничных— движется вяло и медленно, не прерываемый ничем ярким и обращающим на себя внимание. Он совершенно не способен мыслить обобщенно, и даже то, что принято называть «общими местами» и трюизмами («помет очень хорошее поверхностное удобрение», «черное проводит, поглощает или преломляет тепло» и т. п.) лишь иногда прерывает ход его размышлений. Его интеллектуальный багаж ничтожен, и дальше бульварного романа «Руби — гордость арены», на обложке которого изображен свирепый итальянец с хлыстом, круг его литературных интересов не распространяется. Джеймс Джойс не включает в поток его мыслей каких-либо сложных ассоциаций историко-политического характера. Лишь несколько раз в сознании Блума мелькают имена участников борьбы за независимость Ирландии и беглые упоминания библейских имен. Обычно поток мыслей Блума примитивно прост и прозаичен, а толчком для изменения направления его мыслей служит самое непосредственное «раздражение извне». Идя по своему дворику, он размышляет об удобрениях для огорода; проходя мимо бара, думает о том, какими путями обогащаются владельцы пивных заведений; остановив свой взгляд на спинке кровати, пускается в пространные воспоминания о том, когда и при каких обстоятельствах была приобретена и доставлена до места назначения эта семейная реликвия.
Джеймс Джойс отказывается от традиционного для жанра романа приема описания, но в «поток сознания» своего героя он вкрапливает множество натуралистических деталей, из совокупности которых складывается вполне определенное представление о некоторых предметах быта, окружающих Блума, о витающих в его доме запахах, о его привычках и потребностях. Причем, очевидно, вполне сознательно, Джойс обращается к таким подробностям, на основании которых возникает не только чувство неприязни, но и брезгливое отвращение к Блуму и его окружению. Весьма характерен в этом отношении 4-й эпизод романа.
Леопольд Блум у себя дома. Он готовит завтрак для себя и жены и несет его в спальню. Дешевая пошлая картинка в рамке за три шиллинга висит над кроватью — «шедевр» цветной фотографии — «Купающаяся нимфа». По комнате разбросано грязное смятое белье. На глаза Блуму попадается «чулок с перекрученной серой подвязкой и лоснящейся пяткой», «грязные панталоны», «раскрытая книга, валяющаяся возле ночного горшка в оранжевых разводах». На обширной кровати, спинки которой украшены блестящими шарами, лежит еще не вполне проснувшаяся Молли. Блум смотрит «на углубление между большими мягкими грудями, свисающими под ночной рубашкой, словно вымя козы»[19]. В комнате трудно дышать. Затхлый запах — «как загнившая вода из-под цветов» — одурманивает. Дурные запахи наводняют жилище Блума. «Едкий дым подгорающей почки заполнил кухню»; «вонь заплесневелой штукатурки и затхлой паутины» ударяет в голову. В нагнетении подобных деталей Джойс не ограничивает и не сдерживает себя. «Толкнув ногой, Блум открыл шаткую дверь уборной. Надо поосторожней, как бы не запачкать брюк до похорон. Вошел, нагнув голову под низкой притолкой. Притворив дверь, расстегнул подтяжки… Прежде чем сесть, он посмотрел через щель на соседское окно… Устроившись на стульчаке, развернул газету, разложив ее на голых коленях… Он продолжал читать, спокойно сидя над собственным поднимающимся запахом…».
В эпизодах, посвященных Блуму, в «поток сознания» своего героя Джойс включает детализированное воспроизведение окружающего его вещного мира. Эти две струи — вещный мир и «поток сознания» — не просто сосуществуют, не только переплетаются, а взаимопроникают одна в другую. И этот сплав двух начал — примитивно интеллектуального и грубо материального — составляет характерную особенность стиля таких эпизодов романа, как 5, 6, 13 и некоторые другие.