Особую радость Вера Федоровна испытала после победы над Японией, где погиб ее отец: «Поздравляю тебя с великой победой над старым и новым врагом России – Японией. Через 40 лет отомщены Цусима, Мукден и Порт-Артур. Рухнул последний оплот фашизма в мире. Человечество вздохнет спокойно. Начнется новая, мирная эпоха. Я счастлива, что мои глаза видели эту победу и конец войны. Я сейчас, в общем, здорова и чувствую себя лучше, чем в мае-июне, хотя силы, конечно, и не ахти какие. Внутренне я стала спокойнее, особенно в последнее время» (Вера Федоровна – мужу, 27 августа 1945 года).
Вспоминает Оскар, сын Веры Федоровны: «Это было последнее письмо, написанное мамой перед новым этапом – на этот раз на запад, километров на 600–700, в Восточную Сибирь, в Мариинские лагеря. Этап был во всех отношениях крайне тяжелым. В одну минуту рухнул весь уже как-то установившийся быт, мама попала в самое мрачное окружение, в невыносимые условия. Ее первые письма из нового места читать невыносимо больно…»Последние годы
9 ноября 1945 г. Мариинск, Кемеровская область.
Верхне-Чебулинское почтовое отделение, почтовый ящик 247/9-3 [написано карандашом]
«У меня не хватало духу писать тебе, милый. Очень уж тяжело на душе, да и обстановка такая, что писать почти невозможно. Я в дороге почти месяц.
Работаю пока на общих работах – первые недели в поле и на овощехранилище, а последнее время гораздо легче – вяжу варежки иноски и сижу в закрытом помещении. Может быть, переведут на работу по специальности, но я сейчас к этому не очень стремлюсь, вязанье меня вполне устраивает. Здешние морозы с непрерывным ветром очень тяжело на меня действовали. Я все время страдала от раздирающего кашля, который мучил меня и днем, и, главное, ночью и лишал меня того короткого сна.
Раньше я все хотела еще пожить и поработать для вас. Теперь стала много скромнее: хочу только взглянуть на вас перед смертью. Для этого живу, ради этой минуты, пусть совсем короткой».
Вере Федоровне с каждым днем становилось все хуже и хуже, но она все равно надеялась, что после окончания войны их дела будут пересмотрены и их отпустят домой, но этого не произошло…
Ночь с 9 на 10 февраля 1946 года, Мариинск: «Мой милый, милый друг!
Я уже писала тебе, что с 16 января по 1 февраля была в доме отдыха за хорошую работу (выполнение нормы на 200 %). Отлежалась, отоспалась, нагуляла 2 кг веса. А с 1 февраля [1946] меня перевели на работу в больницу сестрой. Конечно, трудновато мне, но все-таки так будет лучше. Работаю в тепле. Сутки работаю и сутки отдыхаю. Живу в привычной обстановке работы медицинского учреждения, и это очень хорошо на меня действует. Опять чувствую себя на своем месте и что кому-то нужна, даже такая старая, слабая, беспамятная, неполноценная, как теперь. Может быть, в связи с улучшением общих условий и здоровье наладится».
Каждое ее письмо родным было ободряющим. Она старалась писать так о своей жизни в лагере, чтобы не сделать больно родным.
«Я получила твою бандероль с газетами. Особенно меня тронул номер от дня Победы. Знаю, как ты им дорожил, хранил его все это время на память о великом событии и вот – послал мне. Дошла только нижняя половина страницы – обрывок, но я заплакала от волнения, увидев его, и буду его хранить тоже. Может быть, нам когда-нибудь дозволено будет отпраздновать этот день вместе, тогда мы вынем этот кусок газеты и вспомним все, что пережили, – радость и горе…» (21 февраля 1946 года, Мариинск).
Оскар Краузе, сын Веры Федоровны: «Тетя Тамара совершила тогда еще один из своих незабываемых подвигов: она привезла детей на свидание с матерью в Сибирь. И это в то время, в тех-то условиях полной нищеты и послевоенной разрухи!»
Письмо о приезде детей на свидание к матери невозможно читать без слез.
«Утром 10 сентября я встала совсем обыкновенно и до обеда была занята обычными делами в больнице, как вдруг пришла женщина и сказала, что мои дети и сестра уже здесь и я их скоро увижу. Нет, нет, дорогой, я не закричала, не заплакала. Я села и попросила повторить мне сказанное. Мне казалось все ужасно нереальным, точно во сне, и когда женщина ушла, несколько раз повторив мне рассказ о том, как она видела детей, и сообщив мне даже, как они меня искали. Через несколько минут меня вызвали и сказали, что дети меня ждут, я могу идти к ним.
В первый раз за годы моих мучений я потеряла сознание. Ни разу со мной этого не было. Когда я опять стала видеть и слышать, я сидела на скамейке, и дети были со мною, и Тамара меня держала; я ничего не соображала, кроме того, что вот тут, возле меня, Лена и Карюня, я могу трогать их ручки, могу целовать их, могу смотреть на них. Я вижу своими глазами, какие они стали.