Несколько лет спустя Герцен рассказал в «Былом и думах», как, вместе с Огаревым, итальянским эмигрантом Пианчани и двумя польскими друзьями — Чернецким и Свентославским, он отправился к Михаловскому за объяснениями:
«Негодяй путался, был гадок и противен и не умел ничего серьезного привести в свое оправдание.
— Это все зависть, — говорил он, — у кого из наших заведется хорошее пальто, сейчас другие кричат: „шпион!“
— Отчего же, — спросил его Зено Свентославский, — у тебя никогда не было хорошего пальто, а тебя всегда считали шпионом?»
Герцен счел нужным тут же предупредить всех польских эмигрантов и 16 октября 1857 года направил письмо в редакцию их газеты «Польский демократ»:
«Граждане! Спешу уведомить вас о содержании двух писем, которые я получил в связи с тайными шагами, предпринятыми Михаловским у русского правительства. Вы, вероятно, хорошо поймете причину, в силу которой я не могу назвать ни фамилии, ни числа, ни места, кем, когда и откуда эти письма были присланы. Ручаюсь вам честным словом, что отлично знаю лицо, которое писало второе письмо, и что это лицо находится в России.
Вот содержание первого письма, которое у г. Трюбнера при свидетелях было прочтено Михаловскому:
„Некий Михаловский написал из Лондона письмо Горчакову, предлагая свои услуги русскому правительству и обещая уведомлять его о всех деталях отношений между г. Трюбнером и Герценом с одной стороны, и Россией — с другой. Он говорит, что является одним из главных агентов книгоиздательства Трюбнера и пользуется большим доверием как Трюбнера, так и Герцена, что через его руки проходят рукописи и письма, адресованные в русскую типографию; в доказательство этого он предлагает сейчас же переслать несколько рукописей и писем, полученных из России и перехваченных им“.
Второе письмо еще ярче, и именно это-то письмо прислано мне лицом, которое я очень уважаю и в правдивости слов которого нисколько не сомневаюсь.
„Спешу уведомить тебя, что некий Михаловский предложил министру финансов в России открыть фабрику фальшивых русских ассигнаций, если ему правительство даст 100 ф. ст. Одновременно он говорит, что, состоя в должности доверенного лица у Трюбнера, издателя и распространителя пагубных книг на русском языке, имел бы возможность сообщить правительству относительно лиц, которые присылают из России свои корреспонденции, в доказательство чего готов прислать несколько писем и рукописей. При этом прибавил, что его усердие уже хорошо известно русскому правительству, так как год тому назад именно он донес кому следовало в Гамбурге о пересылке пакета с русскими книгами (это дело несчастного Ольшевского), и закончил письмо жалобой на то, что до сих пор ему не уплачено 50 талеров, которые он требовал за донос“.
Ввиду того, что у меня действительно не хватает нескольких рукописей одной присылки, об отправлении которых я был уведомлен, я уверен, что он их себе и присвоил. Если он их уже выслал, то, более чем вероятно, я об этом узнаю…
Одно лицо в Лондоне уверяло меня, что Михаловский был в 1853 году изгнан из Парижа как австрийский шпион, и что во время ареста гр. Ольшевского в Гамбурге это было хорошо известно в Лондоне, и что тогда широко распространились сильные подозрения о его причастности к этому делу. Было большой ошибкой в таком случае, что уже тогда с него не сорвали окончательно маску. Это самое лицо (имени которого не могу еще назвать) говорит, что наверно знает, что Михаловский опять (13 октября) донес министру Горчакову о всем происшедшем».
Как видим, в письме к Мейзенбуг Герцен говорит о трех предупреждениях из Петербурга, в польской же газете цитирует лишь два письма, но упоминает еще «одно лицо в Лондоне», имени которого «не может еще назвать».
Интересно было бы разгадать, кем был нанесен контрудар, кто спас Вольную типографию от шпиона в Лондоне и от шпионов с невских берегов.
Данных мало, значит, из них надо извлечь многое.
Сначала — первое письмо. Легко заметить, что автор его излагает факты точно, близко к тексту того послания, в котором Михаловский предлагал свои услуги. Мальвиде Мейзенбуг Герцен писал о предупреждениях из Петербурга. Почти через 10 лет автор «Былого и дум» возвращается к этому эпизоду:
«Осенью 57 года я получил через Брюссель письмо из Петербурга. Незнакомая особа извещала меня со всеми подробностями о том, что один из сидельцев у Трюбнера, Михаловский, предложил свои услуги III отделению…»