Незадолго до «конца» Румер был в гостях у рабочих местного завода, который изготовлял несложные оптические приборы. Рабочие пригласили Румера рассказать им про Россию. Они испекли вишневый пирог и устроили чай в честь русского гостя. Румеру было о чем рассказать этим людям, и они прощались с ним очень тепло, взволнованные и удивленные услышанным. На второй день Румер получил повестку явиться в криминальную полицию. Он немного испугался, пошел к Борну и все рассказал. Борн расстроился: «Какие же вы глупости делаете, зачем вы пошли? Ничего вам, конечно, не сделают, но все-таки… Давайте посовещаемся с фрау Борн, что она скажет».
Вечером за ужином фрау Борн с интересом выслушала Румера и спокойно сказала: «Идите туда, предъявите повестку и все отрицайте, verneinen Sie alles. Ничего не было, меня оклеветали. Я приехал заниматься наукой к иностранному ученому в знаменитый Геттинген, а вы бог знает что про меня думаете».
Румер так и сделал. Пошел в криминальную полицию, предъявил повестку, и, когда полицайрат сказал ему: «Господин Румер, вы занимаетесь нежелательной пропагандой, и это в то время, когда каждый немец ДОЛЖЕН ПОДУМАТЬ наконец О СВОЕЙ РОДИНЕ!», — Румер с некоторым оттенком возмущения ответил: «Господин полицайрат, за кого вы меня принимаете?!» — и дальше, как его учила фрау Борн, он все отрицал, и так это у него убедительно получалось, что полицейский комиссар начал извиняться. Он твердо знал, что Румер был у рабочих завода, горячо хвалил свою страну, рассказывал такие небылицы, что, может, и преувеличил все, может, ему и не поверили? Так или иначе, он отпустил Румера с миром и сказал на прощанье: «Будете рассказывать про Советы еще — пригласите меня». А теперь этот полицейский комиссар постоянно держал на груди свастику, несмотря на то что представителям власти запрещалось носить партийные знаки.
Как-то Румер сидел у Борна за ассистентским столиком и делал расчеты, которые Борн ему поручил. Вдруг раздался громкий голос в прихожей:
— Что, Макс, ты делаешь сейчас? — и вошел Карман. (Теодор фон Карман, крупный математик и механик, был ближайшим другом Борна еще со студенческих лет.) — Я пришел проститься с тобой. Я уезжаю в Америку. Мне строят в Калифорнии институт, и первые камни уже заложены.
Борн был в недоумении. Он был уверен, что Карман шутит. Они столько лет прожили бок о бок.
— Да ты с ума сошел! — сказал Борн. — Что ты будешь делать в этой стране, которая чужда тебе и по своей культуре, и по всему на свете? Что ты будешь делать вне Германии, вне ее языка и ландшафта?
— Я хочу сохранить себе жизнь. Эта революция не по мне.
— Ты просто удираешь. Какая тут революция?! А если так, давай спросим Румера, что он тебе посоветует. Что вы думаете по этому поводу, Румер?
— Я думаю, что вы правильно делаете, профессор Карман. Это НЕ РЕВОЛЮЦИЯ, это повальное помрачение рассудка. И если так будет продолжаться, я тоже скоро уеду домой.
— Вы все с ума сошли, — сказал Борн, — ничего не будет продолжаться. Вся эта ерунда скоро кончится.
Но «это» продолжалось. И очень бурно!
Черная свастика на белом фоне как чума перекинулась на всю страну.
В Германии среди студентов была традиция устраивать Fackelzug — шествие с зажженными факелами. Поводом для Fackelzug мог быть, например, юбилей любимого профессора, приезд знатного гостя или еще какое-нибудь важное событие. Юрий Борисович вспоминал, как поразил его контраст между двумя факельными шествиями, устроенными одно за другим. Два факельных шествия подряд случались редко.
В Геттингене прошел слух, что Джеймс Франк приглашается на должность профессора в Берлинский университет. Всех охватило мрачное предчувствие, что он может согласиться. Но очень скоро выяснилось, что Франк отказался ехать в Берлин и остается в своем институте. Устраивается Fackelzug с барабанами, флагами, нарядами. Флаги и наряды соответствуют различным студенческим союзам. Впереди идет «Стальной шлем», потом «Шваб», «Тюрингенец» и просто студенты, не состоящие в каких-либо союзах. Они приветствуют Франка, который стоит на своем балконе и раскланивается, поют веселые песни, выкрикивают восторженные лозунги.