Общественная репутация Екатерины шла обратным путем: некогда признанная просветительница, она превратилась в стопроцентную крепостницу, лицемерно прикрывавшую свою сущность мнимым просветительством и либерализмом. Между тем и эту сложнейшую фигуру нельзя, разумеется, свести ни к какой простоте — ни «прогрессивной», ни «реакционной».
Прошло то время, когда XVIII век представлялся в культурном отношении неким никчемным перерывом между двумя великими культурами — Древней Руси и XIX столетия. Мы давно поняли, что он заслуживает самого пристального внимания: уж верно, он хорошо поработал, если результатом его стал великий XIX. Самая активная и глубокая работа приходится на вторую его половину, период, который принято было называть «веком Екатерины». Имеет ли это наименование, ныне изгнанное из нашей литературы, какой-то смысл или оно — дань тому этапу нашей исторической науки, когда периодизация основывалась на царях и династиях (впрочем, первая четверть века по-прежнему именуется «Петровским временем», и никого это не тревожит)?
Когда в 1767 году депутаты, созванные Екатериной для того, чтобы выработать новые законы Российской империи, торжественно поднесли ей титул «Великой», она отказалась, резонно заметив: «О моих делах оставляю времени и потомкам беспристрастно судить». Мне кажется это ее желание справедливым. Каждый, живший на земле, имеет право на беспристрастный суд, каждый состоит под защитой презумпции невиновности, его судьбе должен быть подведен строгий и по возможности точный итог. Между тем в литературе как научной, так и научно-популярной (я уже не говорю о беллетристической) царит неслыханный произвол по отношению к тем, кто так или иначе выделился на исторической арене, — их доброе имя словно бы выморочно, как будто тот факт, что они были знамениты, ставит их вне закона, — и какая уж тут презумпция невиновности! Это чувство полной собственности на имя умершего, совершенной безответственности перед ним приводит к грубым историческим ошибкам и явному засорению общественного сознания.
Но беспристрастно судить о Екатерине не так-то легко — столь разноречивы свидетельства источников и суждения историков. Она была как раз из тех, кого одновременно и благословляли и проклинали. Представление о ней двоилось уже с самого начала ее царствования. Она триумфально пришла к власти, гвардейские полки присягали ей один за другим, но по восшествии ее на престол среди тех же гвардейцев начались волнения. Семеновский и Преображенский полки однажды всю ночь стояли под ружьем, не расходились, кричали, что хотят на престол Ивана Антоновича, и «называли императрицу поганою». Во время ее путешествия по Волге крестьяне приносили свечи, чтобы ставить перед ней, как перед божеством, а народные проповедники причисляли ее к племени антихристову. Впрочем, и там, где молились, и там, где проклинали, отношение было безличным: не лично к ней, а к царице вообще. Но уже в самом непосредственном окружении Екатерины (и даже в ее собственной семье) отношение к ней тоже было двойственно. Княгиня Дашкова одновременно и любит ее и ненавидит, говорит о темных пятнах на ее светлой короне. Державин восторженно восславил свою Фелицу, но он же потом с грустью поймет, что после близкого знакомства с прототипом второй Фелицы ему уже не написать (хотя от него этого очень ждали). И вместе с тем множество людей, хорошо и близко ее знавших, говорят не только о ее уме (ума ее никто никогда не отрицал), но о справедливости, незлобивости, обаянии.
Любопытно вглядеться в ее портреты. В Третьяковской галерее висит картина Левицкого «Екатерина II — законодательница». Картина чисто аллегорическая (а язык аллегории, как известно, был сложен и многоречив, над изображением надстраивалось целое здание рационалистических знаков, зрителю растолковывали их смысл, или он сам его уже знал, и всем тогда казалось, будто изображаемый сюжет становится возвышенней и понятней).
На картине — храм богини правосудия, сама богиня с весами в руках восседает на постаменте, но она отодвинута в сторону, потому что центральное место занято ее жрицей Екатериной. Царица сжигает на жертвенном огне алые маки (это значит, что она на благо общества приносит свой покой), у ног ее лежат книги, на книгах «вооруженный перунами» орел сторожит содержащиеся в них законы. Казалось бы, холодная умышленная аллегория, а картина получилась живой и горячей.