Здесь не только темперамент, но еще и решимость, и отвага. И опять же некий оттенок самоиронии тут присутствует. «Я была очень удивлена, — продолжает она, — что гора родила мышь; стоило ли поднимать шум из-за такого пустяка, говорила я, и мешать людям спасать свою жизнь? Я ни на минуту не ложилась в постель и все дни продолжала принимать людей. Генерал-фельдцейхмейстер граф Орлов, этот герой, храбростью и великодушием подобный римлянам лучших времен республики, привил себе оспу, а на другой день после операции отправился на охоту в страшную метель». Здесь мы видим еще одну черту, присущую Екатерине, — логика, какая-то особая, очень активная логика, преодолевающая преграды и презирающая опасность. И такая тут твердая вера в могущество и непогрешимость науки, что ей без колебаний вверяют не только собственную жизнь, но и жизнь близких (мы не знаем, любила ли она когда-нибудь своего сына Павла, но Григория Орлова, это известно, любила без памяти). По поводу привития государыне оспы были молебны и великие торжества, вельможи шумно последовали примеру императрицы; начались массовые прививки оспы в закрытых учебных заведениях. Словом, было сделано все, чтобы это великое научное открытие ввести в практику сопротивляющейся страны.
Ну, куда ее деть, эту царицу с ее оспопрививанием, куда определить? Опять провести по разряду кокеток и актрис? Или предположить, что и оспопрививанием она стремилась укрепить феодальный строй?
Между тем понять Екатерину необходимо, потому что она не только с необыкновенной полнотой выразила свой век, но и потому, что в ее царствовании, да и в самой ее судьбе, как в фокусе, сошлись проблемы века.
Удивительный характер предстает перед нами: необыкновенно живая — и прочно усидчивая; расточительная — и скуповатая; азартная — и с железной выдержкой. Веселая, очень веселая — этой черте противостоит слезливость. Ее несомненной мягкости соответствует несомненная жесткость. Притворщица? Как было не выработать ей маску притворства, если она девочкой (четырнадцать-пятнадцать лет) попала в придворную обстановку яростных интриг и козней, и вообще-то нездоровую, а тут особенно, потому что двор на этот раз водил хоровод вокруг женщины хоть и не лишенной достоинств, но все же капризной и, судя по отзывам современников, на редкость невежественной. Но юной великой княгине удалось не дать себя втянуть в ничтожные дрязги елизаветинского окружения и заняться самообразованием — она работала так энергично, что в конце концов стала на уровень идей своего просвещенного времени. Но все же неестественная и безобразная среда, в которой ей приходилось крутиться и выкручиваться, не могла не сказаться на ее характере. Она была искренна и лицемерна в одно и то же время. Словом, терпкое соединение. Олицетворенный оксюморон. Эта ее двойственность и «оксюморонность» выражают сложность самого XVIII века.
Пропустим «елизаветинский» период ее жизни, хотя это, конечно, был период накопления. Пропустим также историю ее восшествия на престол, достаточно известную; не раз описана та роковая ночь, когда заговорщики, увидя, что вот-вот будут раскрыты, поняли: сейчас или никогда. Алексей Орлов помчался в Петергоф будить Екатерину, а Григорий Орлов, говорят, всю ночь невозмутимо играл в карты, поил приставленного к нему соглядатая — до того часа, когда тот был уже безвреден и пора было ехать встречать Екатерину, которой через несколько часов предстояло стать самодержавной царицей.
«Наказ» писала, флоты жгла» — вот тут уж мы не станем торопиться. Но возьмем мы не тот период, когда она стала «милой старушкой», а куда более ранний, начальный период царствования — 60-е годы. И то, как она «флоты жгла», мы оставим в стороне, равно как и всю ее внешнюю политику. Для нас всего интересней, как она «Наказ» писала» (то есть книгу, где изложены нравственно-правовые основы, которыми должна была руководствоваться Комиссия, созванная для создания новых законов Российской империи).