Конечно, нам, общественно уже давно осознавшим всю сложность исторического процесса (в частности, его социально-экономическую детерминированность), знающим, сколько могучих факторов сплетаются в ходе его, нам это твердое намерение Екатерины осчастливить человечество одними законодательными актами представляется высшей степенью наивности. Но странно было бы судить царицу XVIII века с позиций сегодняшнего знания. А впрочем, представьте себе, иногда и с точки зрения сегодняшнего дня она порой выглядит вполне достойно.
Удивительное впечатление производит эта небольшая книжка, отгороженная от нас своим неуклюжим и невнятным языком, двумя столетиями, которые сделали наш мир неузнаваемым, и нашу страну, и нас самих. Но многое из того, что она говорила своему веку, представляет огромный интерес и для нас.
В основу своих законов она положила принцип презумпции невиновности — величайшее достижение мировой общественной мысли (на этом принципе ныне строятся законы всех цивилизованных государств, без него ни одно законодательство не может быть справедливым, без него не может нормально работать ни один суд). В стране, где человека по первому слову доносчика тащили на дыбу и под кнут, вторжение этого принципа означало переворот в общественном сознании. Его нужно было растолковать, этот принцип, он нуждался в защите (да и посейчас, как это ни странно, еще нуждается).
Принцип презумпции невиновности становится в руках Екатерины оружием общественной борьбы за справедливость, в частности борьбы против пытки как метода расследования. Пытка прочно вошла в жизнь XVIII века, она уродовала практику судопроизводства, калечила тела и души, она — и это самое страшное — угнездилась в сознании как явление обычное, неизбежное и необходимое. Уже в ряде указов Екатерина пытается ограничить применение пытки, а в «Наказе» блестяще и яростно доказывает ее жестокость и прямой вред. «Употребление пытки противно здравому рассуждению, — пишет она, — само человечество (то есть человечность. — О. Ч.) вопиет против оные и требует, чтобы она была вовсе уничтожена». Она несовместима с принципом презумпции невиновности: «Не очень трудно заключениями дойти к сему рассуждению: преступление или есть известно, или нет; если оно известное, то не должно преступника наказывать инако, как положенным в законе наказанием; итак, пытка не нужна; если преступление неизвестно, так не должно мучить обвиняемого по той причине, что не подлежит невинного мучить и что по законам тот невинен, чье преступление не доказано». А вот в дело вступает здравый смысл: «Обвиняемый, терпящий пытку, не властен над собою в том, чтоб он мог говорить правду. Чувствование боли может возрасти до такой степени, что, совсем овладев всей душой, не оставит ей больше никакой свободы производить какое-либо приличное действие, кроме как в то же самое мгновение ока предпринять самый кратчайший путь, каким бы от боли избавиться. Тогда и невинный закричит, что он виноват, лишь бы мучить его перестали». Наконец пытка вредна и для самого правосудия — «и судьи будут так же неизвестны, виноватого ли они имеют перед собой или невинного, как и были прежде начатия сего пристрастного допроса. По сему пытка есть надежное средство осудить невиновного». Конечно, она целиком повторяет тут маркиза Беккарию — этот молодой итальянский юрист написал книгу, поразившую передовых людей Европы, оказавшую невиданное воздействие на правосознание XVIII века. Книга вышла в 1764 году, а в 1765 году была уже в руках у Екатерины, которая с высоты престола провозгласила ее доктрины, бывшие (и до сих пор во многом остающиеся) вершиной юридической мысли.
Столь же победительно выступает императрица против конфискаций, которые были одним из жестоких методов расправы правительства с неугодными. Наконец, против смертной казни. «Опыт свидетельствует, — пишет она, — что частое употребление казней никогда людей не делало лучшими».
Главное обвинение Екатерине заключается в том, что провозглашенные ею принципы были чисто бумажного свойства, что она никогда всерьез и не собиралась их осуществлять, — неужто она, человек трезвого ума, всерьез думала ввести в общественную жизнь крепостнической России постулаты европейского Просвещения? Игра, кокетство, лицемерие? Но здесь вернее предположить наше неумение проникнуть в сознание человека иной эпохи, понять его во всех свойственных эпохе противоречиях. Екатерина, в том нет сомнений, всерьез думала о коренных социальных преобразованиях, и крестьянский вопрос не оставил ее равнодушной. Еще великой княгиней она размышляла (сохранилась ее записка по этому поводу) о способах освобождения крестьян и придумала тогда весьма наивный: ввести правило, согласно которому при каждой продаже имения сидящие на его землях крестьяне получали бы свободу. А что сделала она для того, чтобы облегчить положение народа, когда пришла к власти?