строки, ставшие знаменитыми. Попытка вывести привилегии Дворянства из его нравственного и интеллектуального превосходства — мысль опасная, социально взрывчатая: если каждого члена этого сословия проверять на сословную пригодность, целые массы скотининых пришлось бы из него гнать, да и вообще что стало бы с самим сословием? Но Сумароков, конечно, до конца своей мысли недодумывал, просто она была для него единственной возможностью соединить в сущности своей несоединимое: идеи Просвещения и идеологию крепостничества. Дворянин должен быть интеллигентом:
Сумароков был приближен к Екатерине, когда та была еще великой княгиней; после переворота готов был стать поэтом нового царствования. «Хор ко превратному свету», написанный для коронационных торжеств, был исполнен социального сарказма. Удивительные дела творятся за морем — там все трудятся, все служат отечеству, там чиновники честны, там народа не грабят, а дворяне там просвещенны.
Вот каков был человек, принявший участие в дискуссии по поводу крестьянской собственности. Для него тоже было ясно, что проблема собственности неразрывно связана с проблемой свободы, а потому он говорит, что прежде всего «надобно спросить: потребна ли ради всеобщего благоденствия крепостным людям свобода? На это я скажу: потребна ли канарейке, забавляющей меня, вольность или потребна клетка, и потребна ли стерегущей мой дом собаке цепь? Канарейке лучше без клетки, а собаке без цепи. Однако одна улетит, а другая будет грызть людей; так одно потребно для крестьянина, а другое — для дворянина; теперь осталось решить, что потребнее ради общего блаженства; а потом, ежели вольность крестьянина лучше укрепления, надо уже решить задачу объявленную. На сие все скажут общества сыны, что из худ лучшее не иметь крестьянам земли собственной, да и нельзя, ибо земли все собственные дворянские; так еще вопрос: должны ли дворяне крестьянам отдавать купленные, жалованные, наследственные и прочие земли, когда они не хотят, и могут ли в России землями владеть крестьяне, ибо то право дворян? Что же дворянин будет тогда, когда мужики и земля не его, а ему что останется? Впрочем, свобода крестьянская не токмо обществу вредна, но и пагубна, того и толковать не надлежит». Создается впечатление, будто это госпожа Простакова спорит с автором письма в Вольное экономическое общество.
Между тем споры в нем продолжались. Почти все члены его высказались против того, чтобы печатать статью Беарне де л’Абей по-русски. Тогда Г. Орлов с братом Владимиром прислали Обществу письменное мнение: надо печатать; к ним один за другим стали присоединяться вельможи; соотношение голосов изменилось, но все же сторонники этого мнения оставались в меньшинстве (11 против 16); чаша весов, таким образом, сильно склонялась в антикрестьянскую сторону, но тут, надо думать, Екатерина сильно надавила на чашу меньшинства, собрание поспешно заявило, что число согласных и несогласных «почти равно» (!), и статья была напечатана.
А теперь посмотрим, за что шла борьба. Беарне де л’Абей тоже считает, что проблему собственности надо решать в зависимости от проблемы свободы; «собственность не может быть без вольности». Автор яркими красками рисует картины страны, разоренной рабством, и воспевает процветание в условиях свободы. Практические меры, предложенные автором, отнюдь не радикальны; он, напротив, рекомендует постепенность в освобождении, а надел крестьянина, по его мнению, должен быть очень мал, но самое главное в ответе дижонского профессора — крестьянин должен быть свободен и владеть собственной землей — звучал революционно в стране крепостного права; вся статья — призыв к освобождению крестьян. Вот что в конце концов было напечатано по-русски в трудах Вольного экономического общества по инициативе и под нажимом Екатерины.
Но вернемся к «Наказу». Когда говорят о нем и об Уложенной комиссии, неизменно упоминают, что депутаты ее получили ряд привилегий и некий жетон, который должен был им и их потомкам напоминать, в каком великом предприятии они участвовали. Но самый характер и значение депутатских привилегий, мне кажется, поняты далеко не достаточно. Институт депутатов явился как бы неким опытным полем для невиданного для той поры социального эксперимента. Из лучших людей страны (а они были лучшими, раз уж их выбрали, не так ли?) Екатерина хотела создать как бы граждан нового типа, наделенных всеми теми правами, которыми, по ее мнению, должны быть наделены граждане государства, отвечающего идеям Просвещения.