Пункт 254 начинается словами: «Каково бы покорство ни было…» — они становятся понятны только в том случае, если знаешь выброшенные статьи, которые этим словам предшествовали и которые говорят как раз о разных видах «покорства». Эти рассуждения представляются особенно важными.
«Есть два вида покорности, — пишет Екатерина, — одно существенное, другое личное, то есть крестьянство и холопство. Существенная призывает, так сказать, крестьян к участку земли, им данной. Такие рабы были у Германцев. Они не служили в должностях при домах господских, а давали господину своему известное количество хлеба, скота, домашнего рукоделия и проч., далее их рабство не простиралось. Такая служба и теперь введена в Венгрии, в Чешской земле и во многих местах Нижней Германии. Личная служба или холопство сопряжено с услужением в доме и принадлежит больше лицу. Великое злоупотребление есть, когда оно в одно и то же время и личное и существенное». Вот какое место было выкинуто из «Наказа». Надо ли говорить о его значении?
Чтобы понять всю радикальность высказываний автора (отрицание личной зависимости земледельца), обратимся вновь к пункту 261, удивившему нас своей туманностью и местоположением в «Наказе» — в главе о «рукомеслах». «Законы могут учредить нечто полезное для собственного рабов имущества», — значится в печатной редакции, «и привести его в такое состояние, — продолжает выброшенный отрывок, — чтобы они могли купить себе свободу». Если фраза о «собственном рабов имуществе» пока еще остается для нас туманной, то конечное намерение Екатерины сомнению не подлежит: она хотела, чтобы крестьяне получили право выкупа. Но это только один предполагаемый ею путь; есть и другой: установить короткий срок «службы», то есть крепостной зависимости. «Могут еще законы определить уроченное время службы; в законе Моисеевом ограничено на шесть лет служба рабов. Можно также установить, чтобы на волю отпущенного человека уже более не крепить никому, из чего еще та польза государственная выдет, что нечувствительно умножится число мещан в малых городах…» (ее вечная забота о росте городов, о создании в России «третьего сословия», или «среднего рода людей», на которых она могла бы опереться). «Надлежит, чтобы законы гражданские определили точно, что рабы должны заплатить за освобождение своему господину или чтоб уговор об освобождении определил точно сей их долг вместо законов».
Вот теперь, когда мы знаем, что главный вопрос русского общества был Екатериной поставлен и рассматривался в разных его аспектах, многое становится понятным. Понятна фраза: «…не должно вдруг и через узаконение делать великое число освобожденных», она означает, что освобождать нужно, но постепенно и через выкуп или через установление срока неволи, по окончании которого должна следовать свобода. Уже по-другому звучит для нас то, что говорит автор о причинах крестьянских восстаний — причины серьезны, без их исследования нельзя приступать к составлению законов. Становится ясна и торжественность завершающей фразы: «Окончив все сие, повторяя правило то, что правление, весьма сходственное с естеством, есть то, которого частное расположение соответствует лучше расположению народа, ради которого оно учреждается».
Что же касается крестьянской собственности (пункт 261 — «законы могут учредить нечто для собственного рабов имущества»), то разрозненные упоминания о ней являют собой, надо думать, остатки каких-то более определенных текстов, — поведение Екатерины в связи с конкурсом, объявленным Вольным экономическим обществом, позволяет это предположить с большей долей вероятности.
«Скажи, читал ли ты «Наказ» Екатерины? Прочти, пойми его», — уже в пушкинскую пору такой призыв прочесть и понять был необходим: в царствование Николая установилось неодобрительно-недоброжелательное отношение к Екатерине. Император Николай родился в год смерти своей бабки, влияния ее на себе (как Александр) не испытал, трудно сказать, стал бы он лучше от этого влияния, но сложнее, но тоньше, надо думать, стал бы; его малая интеллигентность, узость взглядов, жесткость характера — все это направление противоположно екатерининскому, тут скорее павловский деспотизм, без павловского сумасшествия и благородства. Но николаевское пренебрежение к императрице, идущее, конечно, справа, от неприятия ее либерализма, соединилось с тем неприятием слева, которое было по отношению к ней как деспоту со стороны вольнолюбивых кругов; к ним принадлежал и Пушкин. И тем не менее: