Зимой 1936 года М. А. читал цикл лекций о Пушкине артистам МХАТа; когда он пришел на свою последнюю лекцию, на столе красовалась корзина с цветами. Не допуская мысли, что эти цветы поставлены ему благодарными слушателями, М. А. в течение лекции все время недовольным движением руки пытался отодвинуть эту тяжелую корзину как предмет, мешавший ему видеть аудиторию.
А когда Качалов от имени мхатовцев произнес восторженную речь о том, сколько они получили знаний от М. А., тот слушал, печально повесив голову. Видно было, что похвалы эти ему даже неприятны.
Если же кто-нибудь из нас приносил ему цветы, М. А. мрачно бурчал: «Что я, балерина?»
Особенность мировосприятия М. А. прекрасно выразилась в одном из его писем (10 декабря 1925 года) к молодому литератору, тосковавшему на военной службе в Житомире:
«Я солдатом не был, но я сидел в (царских) тюрьмах (и с уголовными вместе), был в ссылке, и обо всем этом вспоминаю с большим удовольствием. Главное, не растеряться (…). Займитесь тем, чем можно заняться; надо уметь приспособляться. Если бы меня заперли в комнату с китайскими книгами, я, вероятно, выучил бы китайский язык и наслаждался бы их чтением и был бы счастлив и доволен.
Когда меня заперли в камеру с уголовными, я стал составлять словарь воровского жаргона (при обыске у меня отобрали этот словарь) и очень увлекался этим».
М. А. был изумительным рассказчиком, обладавшим необыкновенным даром увлекать слушателей. Кто не слышал его устных рассказов и выступлений, никогда не сможет представить себе силу обаяния и талантливости Цявловского. Писал он сознательно суховато, академически сжато, опираясь только на факты и документы и не допуская никакой фантазии; над своим стилем совершенно не работал, говоря пренебрежительно: «Мы не Гроссманы».
Рассказывал же М. А. очень охотно, в нем пропадал, можно сказать, драматический артист. Как-то я спросила его о В. Г. Черткове. М. А. в ответ больше часа проговорил об отце Черткова, так и не дойдя до сына; при потрясающей памяти его захлестывали огромные знания быта XIX столетия. Делая доклад в Пушкинской комиссии Союза писателей — «Пушкин в Лицее», — М. А. посвятил весь вечер подробностям детства Пушкина, казалось, он жил в то время, и так и не успел добраться до поступления поэта в Лицей.
Выступая в Музее Толстого на тему «Толстой и Пушкин», он говорил три часа. К сожалению, этот доклад, как и «Аудиенция Пушкина у Николая I», и многие другие доклады М. А., остались ненаписанными.
Приведу еще один характерный случай. Как-то М. А. с Татьяной Григорьевной и Ираклием Андрониковым ехали в Ленинград в одном купе. Верхнюю полку занимал неизвестный пассажир. М. А. и Андроников принялись обсуждать пушкинские дела. Татьяна Григорьевна все время пыталась утихомирить своих темпераментных спутников, обладавших громовыми голосами: «Тише вы, здесь человек отдыхает».
В это время сверху раздался жалобный голос:
— Говорите, пожалуйста, погромче. Я так напрягаюсь расслышать…
Нападение Гитлера на нашу страну, конечно, произвело на М. А. ошеломляющее впечатление.
Человек русский по своему душевному складу, до мозга костей он с юности был горячим патриотом. Помню, как он следил за успехами всех советских людей за рубежом или в международных соревнованиях. Будучи бесконечно далек от спорта, он тем не менее с большим волнением слушал по радио сводки даже об игре наших футболистов и шумно торжествовал при их успехе.
В начале войны я видела М. А. очень мало, а 14 октября Цявловские неожиданно уехали в Ташкент с эшелоном Союза писателей. С. М. Бонди, провожавший Цявловских, говорил мне, что М. А. был в очень тяжелом душевном состоянии и плакал, расставаясь со своей библиотекой и с Москвой.
По счастью, в Ташкент же эвакуировался Институт мировой литературы, и М. А., таким образом, остался на своей штатной должности. Кроме того, он читал там курс истории русской литературы всего XIX века (от Карамзина до Чехова).
«Самое интересное и волнительное в нашей жизни, — писал он мне, — слушание сообщений радио (у нас в доме есть приемник) и получение от москвичей писем». И далее: «…я крепко верю, что мы с вами в Москве кончим «Летопись жизни и творчества Пушкина»…»
И вот наступил чудесный день свидания! Институт мировой литературы вернулся в Москву 15 июня 1943 года. Здесь душевное состояние М. А. заметно улучшилось. Все были уверены в скорой победе наших войск над фашистскими захватчиками.