У Цявловских по субботам вечером собирались друзья. Это был их приемный день. Приходили регулярно — пушкинисты С. М. Бонди, Г. О. Винокур, И. Л. Фейнберг, специалист по американской литературе А. И. Старцев и другие. Вечера проходили в интересных разговорах о будущем, о литературных делах и новинках. Гостям подавался горячий, крепкий чай без сахара и черный хлеб, нарезанный тонкими ломтиками. Казалось это необычайно вкусно, и никому в голову не приходило ожидать лучшего угощения. Все были переполнены до краев своей духовной жизнью.
Занимался М. А. в это время своим так и не законченным исследованием — «Политическая лирика Пушкина», однако главный пафос его жизни были наши военные успехи. Он сделал даже карту продвижения советских войск (ныне в ЦГАЛИ).
19 мая 1944 г. писатель И. А. Новиков сообщал сыну из Москвы:
«Цявловские как-то посетили нас. Он кипит и бушует, чуть ли не более прежнего — невзирая на недомогание и почти Донкихотскую худобу. Но кипит и бушует уже не о Пушкине, а исключительно о войне!»
8 мая 1945 года мы все были на заседании Пушкинской комиссии Союза писателей в Клубе литераторов. Не помню, чей был доклад. Перед началом таинственным шепотом говорили, что на английском и американском посольствах подняты флаги, — значит, война кончена.
После доклада мы, счастливые, пошли по улице Воровского. Громче всех кричал М. А. На углу его остановил милиционер:
— Тише, товарищ, после одиннадцати часов шуметь нельзя.
— Товарищ милиционер, теперь все можно — война кончена! — завопил М. А. в лицо оторопевшему блюстителю порядка.
А в два часа ночи прозвучал голос Левитана…»
М. А. недолго прожил после окончания войны. Не выдержало сердце, изношенное напряженным трудом и волнениями. Он скончался от приступа стенокардии 11 ноября 1947 года, в разгар своей работы над «Летописью жизни и творчества Пушкина» и над исследованием «Политическая лирика Пушкина (1817–1820)».
В 1962 году Т. Г. Цявловская выпустила сборник его лучших статей о Пушкине с приложением библиографии его трудов (М., Изд-во Академии наук СССР). Остались неизданными — совершенно законченная книга «Пушкин и Отечественная война 1812 года», «История рукописей Пушкина» и аннотированная библиография мемуаров о поэте. Остались и фрагменты воспоминаний…
«Записки пушкиниста», к сожалению, далеко не завершенный текст воспоминаний Цявловского. Он только начал свою работу над ними. Публикуемые нами страницы были продиктованы им Т. Г. Цявловской.
Рукопись состоит из девяти школьных тетрадей, заполнявшихся Т. Г. Цявловской в течение трех месяцев в десять приемов (с 4 сентября по 5 декабря 1932 года). В последней тетради рукой той же Т. Г. Цявловской записан длинный перечень имен — 47 человек — видных и второстепенных пушкинистов и лиц, связанных с изучением Пушкина, в том числе литературоведы: С. М. Бонди, Б. Л. и Л. Б. Модзалевские, Ю. Г. Оксман, Б. В. Томашевский, художник П. П. Кончаловский и другие. Цявловский предполагал нарисовать их литературные портреты.
Здесь же перечислены и задуманные им темы. Например: «Поездка в Михайловское (1925 год)», «Письма к Хитрово», «Архив Горчакова», «Поэт и царь», «История прижизненных изданий Пушкина», «Пиковая дама» в студии Станиславского».
Несмотря на то что «Записки пушкиниста» — вещь небольшая, их следует предварить некоторыми пояснениями. По жанру это, конечно, научная автобиография, то есть изложение истории жизни ученого в науке. Таковыми были записки и других выдающихся русских филологов. Вспомним блестящую книгу И. Ю. Крачковского «Над арабскими рукописями», имеющую подзаголовок — «Листки воспоминаний о книгах и людях», или недавно вышедшие мемуары гениального китаиста В. М. Алексеева, объединенные не случайно в одном переплете под заглавием «Наука о Востоке». Так и у Цявловского. Есть, правда, и отличия. Первое заключается в том, что «Записки пушкиниста» — это лишь набросок будущего большого труда. Второе — известная, порой намеренная недоделанность слога. Однако, когда сам Цявловский увлекается рассказом, нанизывая одну новеллу за другой, мы начинаем понимать современников, зачарованно слушавших рассказчика. И тогда раскованность стиля Цявловского, как, скажем, в большом отрывке о Бартеневе, становится особенно привлекательной.
Чрезвычайно важна еще одна особенность записок Цявловского. Это пронизывающая их идея научной этики. Здесь Цявловский предельно резок. Он с неприязнью характеризует чуждую ему позицию М. Л. Гофмана или завистливость Н. О. Лернера, нередко смотревшего на Пушкина, как на «свою вотчину». Цявловский раскрывает это, конечно, не для сплетни, не для анекдота. Такова его этическая установка. Поэтому с любовью он вспоминает Гершензона, «жадно» слушавшего его статью, «желая скорее узнать, стоит ли она чего-нибудь».