Выше я говорил о давно задуманном мною труде — собрать воедино все писания Бартенева о Пушкине, а также и все о Пушкине, имеющееся в десятках писем разных лиц к Бартеневу. Все эти писания со вступительной моей статьей о Бартеневе, как пушкинисте, будут достойным памятником этому Нестору пушкиноведения.
<9>
Занимаясь исследованием о стихотворениях, приписывавшихся Пушкину, я пришел к заключению, что стихотворение «Гараль и Гальвина», опубликованное Гербелем как написанное Пушкиным, действительно ему принадлежит. Своим открытием я поделился с Гершензоном, Модзалевским и Щеголевым, которые совершенно со мной согласились. Откладывая из года в год публикацию моей статьи, я получил подтверждение моего мнения со стороны Б. В. Томашевского, сделавшего по моей просьбе анализ ритмики стихотворения и пришедшего к заключению, что это стихотворение написано Пушкиным в лицейский период его творчества. Но и это подтверждение Томашевского не побудило меня напечатать, и я ограничился только докладом в Государственной академии художественных наук, о котором я уже говорил. Единственное упоминание в печати об этом докладе имеется в «Бюллетенях ГАХНа». После этого, но не думаю, чтобы вследствие этого, Лернер в «Красной нови» (1927, № 9) напечатал статью, где доказывал принадлежность «Гараля и Гальвины» Пушкину. До публикации своей статьи Лернер на собрании сотрудников Пушкинского Дома делал об этом доклад, на котором Томашевский заявил, что он уже знает об этом открытии, сделанном Цявловским. Тем не менее Лернер не счел нужным упомянуть об этом обстоятельстве в своей статье. Впервые это стихотворение ввел я в «Краснонивское» собрание сочинений Пушкина.
При тех же работах над стихотворениями, приписывающимися Пушкину, я, в архиве Исторического музея, нашел любопытную запись Алексея Васильевича Орешникова о стихотворении «Се самый Дельвиг тот…». Я ее себе списал, и тем дело пока и ограничилось.
В первые годы революции на одном из заседаний Общества друзей книги, собиравшемся в это время в одном из залов бывшего Английского клуба (ныне Музей Революции), если не ошибаюсь, Николай Васильевич Власов показал мне любопытнейший автограф Пушкина, а именно: текст с поправками четверостишия «Се самый Дельвиг тот…», написанный под портретом Дельвига неизвестного мастера, исполненный сепией, чуть тронутый акварелью. Весьма заинтересовавшись этим автографом, я спросил Власова, желает ли владелец продать его, на что Власов мне ответил, что автограф этот точно бы не продается. Вероятно, уже после этого в «Сборнике Пушкинского Дома на 1923 год» появилась статья Б. Л. Модзалевского, в которой он опубликовал текст этого стихотворения по копии, техника которой ему оставалась непонятной. Дело в том, что имеющаяся в ИРЛИ копия — не простой список, а точно бы через кальку сделанный дублет. Любопытно отметить, что очевидно такой же «дублет» я нашел в рукописном сборнике стихотворений Пушкина, поступившем в Исторический музей от Грековых.
Во времена ГАХНа этот автограф опять всплыл. Теперь его принесла служившая в ГАХНе Александра Викторовна Якунина, оказавшаяся племянницей владельца автографа, некоего Сергея Дмитриевича Иванова, проживающего в одном из Ростовских переулков на Плющихе. На этот раз я постарался, чтобы автограф не вышел из моих рук скоро, изучил его внимательно и сделал доклад в ГАХНе с демонстрацией автографа. На доклад я пригласил всех лиц, более или менее знающих почерк Пушкина, в том числе Бахрушина, Эфроса и Георгиевского. Только последний безоговорочно признал почерк пушкинским, что же касается первых двух, к которым присоединился и Пиксанов, насколько мне известно, никогда не занимавшийся рукописями Пушкина, отказались признать руку Пушкина, чем обнаружили незнание дела, о котором они так авторитетно судили. После доклада автограф вновь вышел из поля моего зрения, и в настоящее время я снова предпринимаю шаги, чтобы его приобрести.
<10>
В мае 1929 года, пришедший ко мне, Николай Петрович Чулков сообщил мне, что у одного его знакомого, фамилию которого он не может назвать, имеется автограф Пушкина — стихотворение «Всё в ней гармония, всё диво…». На это я ему сказал, что такого автографа мы не знали и что если у его знакомого действительно имеется такой автограф, то это прямо событие, тем более что по вопросу о том, кому посвящено стихотворение, существует ряд противоречивых мнений. На другой день Николай Петрович принес самый автограф. Вопрос о том, принадлежит ли почерк Пушкину, отпал, и только мой обычный скепсис заставлял меня предполагать, не является ли этот листок литографическим воспроизведением подлинника. О происхождении рукописи Николай Петрович рассказал весьма любопытную и во многом загадочную историю (она изложена в моей статье об этом автографе в «Московском пушкинисте», вып. II, 1930). К изложенному там нужно добавить только, что владелец Николай Евстафьевич Скалон, скрывал он свою фамилию потому, что считал ее очень одиозной, — его дядя (?) был варшавским генерал-губернатором. Вообще этот Скалон человек необычайно запуганный. Когда он обнаружил в бумагах брата конверт с автографом Пушкина, то, прочтя надпись, он, испугавшись слова «графиня», ничего не придумал лучше, как уничтожить конверт.