«Вы, наверно, голодны, — сказал я. — Я разогрею обед». — «Ничего-ничего, я подожду. Придет мама, Бэби… (Он лукаво прищурился.) Как ты насчет коньяку? В малой дозе, говорят, он полезен сердцу. (Он достал сувенирную «малышку».) Четыре звездочки. Три — еще не та выдержка, пять — уже снобизм, по-моему.
Солнце пронизало граненое стекло. Мы пригубили коньяк, и Рамайя вспомнил: «Сорок лет назад я пил бренди в Америке с друзьями… Вот в такой же день». — «И была с вами та женщина, ваша жена». — «Да». (Я вдруг увидел, что он устал.)
Капля коньяку в стакане. Голубоватый дым. Яркий саквояж, купленный в последний момент, какой попался — «африканский». И краткая жизнь, которой нет конца.
Это были дни, когда я оказался без денег — все ушло на книги и погашение долгов. Я голодал несколько дней, словно бродяга ночевал на скамьях парка — благо, полисмены ленились прочесывать его всерьез. В какой-то момент я задал себе вопрос: «Следствие коренится в причине: неужели любовь к науке привела тебя на эту скамью? Стоило ехать сюда, чтобы обогревать собой эти холодные доски?»
Внезапно я вспомнил то, что можно было назвать началом пути познания и никак не вспоминалось прежде. В четыре года я тяжко заболел, — никто не мог понять, что со мной, даже отец. Я изнемогал в бреду, не узнавал близких, а когда пришел в себя, начал спрашивать: «Что все это такое? Что?» Меня не поняли, и я настойчиво, до плача повторил, показывая на дом, сад, дерево, под которым лежал в тени, на небо и облака: «Ну, все это — почему, зачем?» Родные качали головой: «Как тяжело болеет!» А отец взял меня на руки, прижал к себе, улыбаясь, и сказал тихонько: «Все будет хорошо, игрун…» («лилавати» — игрун, ученый…»). И вот теперь оказалось, что все хорошо. Игра, ставка в которой — жизнь.
Мне в ту минуту не приходило в голову, что на моем пути готово новое испытание и за новый шаг познания я заплачу с лихвой. Ко мне подошел Поннамбалам и сказал, что мы идем в одну компанию — там хорошие ребята, а деньги он уже внес.
Я понимал, что это попытка помочь мне хотя бы на один вечер. Но я принял ее с благодарностью — ведь Поннамбалам был мой друг. Мы пошли, и я не мог отделаться, что нечто уже началось — мистерия, где я был действующим лицом и одновременно зритель. Тучи растаяли, между деревьями поплыла огромная оранжево-красная луна. В недвижном воздухе застыли черно-красные ладони уже облетающих кленов, опадающие листья тихо и плавно ложились на землю. Аллея скользила под ноги — казалось, мы стоим на месте, а кто-то незримый раздвигает вправо-влево кусты и деревья и придвигает все ближе кружево чугунных ворот. Мы подошли к незнакомому дому — пролог кончился. Я вошел как сомнамбула, мало что понимая, не зная не ведая, что встречу сейчас мою любовь.
Сейчас я вспоминаю ту компанию и никого не помню, кроме нее. Помню, раскланивался — кому-то представляли. Сел за стол — передо мной появилась тарелка с горячей фасолью. Потом увидел красивые руки — одна рука держит банку консервированного мяса, другая открывает. Я поднял глаза и увидел внимательное лицо девушки. Губы улыбались, но в глазах почти испуг. Она положила мне мяса, еще кому-то, тряхнула пышными волосами и куда-то исчезла. Но в течение вечера я все время чувствовал на себе ее взгляд. Я вышел в коридор и посмотрел на себя в зеркало: ничего особенного, обычный голодающий индус. Только не привык еще — отсюда в глазах мировая скорбь. «Нет, — сказала она потом, — у тебя был такой одухотворенный взгляд…» — «Да я был просто голодный!» Она засмеялась: «Тебя очистил великий пост, и проступило главное. Я увидела и поняла: «Я пропала. Этот черномазый — моя судьба». Ты понимаешь? Я даже черномазым тебя назвала, чтобы как-то спастись. И побежала к тебе».