Прощай, Синди!
Он торопился закончить статью по химической физике моторного масла. Говорил, что надо бы подвести итог — написать книгу с изложением его теории и методов. Но есть шанс не успеть — поэтому неплохо и статью. Статья завершалась анализом момента трения в зависимости от вязкости масла и формулой, которая описывала эту зависимость в пределах одиннадцати порядков изменения вязкости и в интервале температур от минус 50 до плюс 250 градусов. Три постоянных окантовывали в формуле изящную греческую η («эта») — показатель классической ньютоновской вязкости. Формула была проста и красива. Но Рамайя говорил, что она требует преобразования, потому что переход от ньютоновской вязкости к пластической теперь общеизвестен, а сердцевина формулы (эта самая «эта») его не отражает. Он сопоставлял в рукописи значения той и другой вязкости, — читая ее, можно было понять, что он хотел дать обобщающую формулу, описывающую пластическое пространство.
Вместе с незаконченной статьей нашли несколько его последних фотографий. На одной из них он чем-то напоминает бога-слона Ганешу: широкий, грузный, но вместе с тем изящный. Это подчеркивали линии плеч и рук, чуть заметный наклон головы. Слон интеллекта. В изгибе губ, прищуре глаз проступала его мягкая, но неодолимая натура, спокойная и непреклонная, как океанский прилив.
В Наркоминделе я был представлен помощнику Народного комиссара. Я вошел в его кабинет, невольно испытывая чувства, какие испытал, входя в кабинет Ван дер Хенка. Я снова вступал в апартаменты человека, которому я был нужен. Но здесь я всего лишь некто — мой приезд для него не гарантия верности идеям социализма.
Итак, я вошел и увидел этого человека. Передо мной был рабочий — это я понял сразу. Но вот он поднялся, подошел, подал руку, и я понял, что это интеллигент — какой-то новый тип интеллигента. В том, как менялось выражение его лица и глаз, чувствовалась быстрая реакция ума, — это был человек умственного труда, хотя пожатие его руки говорило об ином прошлом. Через минуту я сделал забавное открытие: я не заметил, что он непринужденно говорит со мной по-английски. «Мистер Хенк, — заметил я про себя, — насчет языкового барьера поначалу не так уж плохо».
— …и поэтому я прошу вас увидеть главное. Время не ждет — мы должны за считанные годы преодолеть столетнюю отсталость. Догнать и перегнать передовые страны Запада. Мы строим социализм первыми — в этом отношении нам не у кого учиться. Мы совершаем это в стране вчерашнего крепостного права, опираясь на ум и силу тех, кто веками был в рабах у хозяина, а сегодня стал сам хозяином жизни. Поэтому мы признательны всем, кто готов помочь нам в строительстве новой жизни.
Я спросил, с каждым ли из приехавших он проводит такие беседы. Он даже удивился: «Конечно! Но с вами я говорю как с товарищем — мы знаем, что вы марксист. И в данном случае налицо международное значение нашей революции. В вашем лице нам готова помочь Индия. Придет время, мы поможем ей».
Он поинтересовался, как я устроен, какие у меня вопросы, хороший ли прикреплен переводчик. Я сказал, что все хорошо и хотел бы скорей приступить к работе. Он как-то подобрался, кивнул: «Да, работы предстоит много. Желаю успеха, товарищ Рамайя».
Я вышел в приемную и посмотрел на других приехавших. Взгляды были разными — кто-то смотрел с любопытством, для кого-то я был «колорд». Отделившись от остальных, ко мне подошел высокий крепкий блондин и сказал с сильным немецким акцентом: «Будем знакомы, камрад. Фриц Кёппен, химик. В отеле мы соседи — может, и работать будем вместе?»
Им действительно остро были нужны специалисты. Первые годы я заведовал не одной, а сразу двумя лабораториями — в нефтяном и в тракторном институтах (НАТИ). Положение облегчалось тем, что у меня был опытный помощник, — не будь Фрица Кёппена, мне бы на первых порах пришлось туго. Русским явно не хватало организованности, того, что у немцев называется «орднунг» и в немецком варианте приобретает нередко гротескные черты. С первых же дней в России я убедился в щедрости души и доброте русской натуры. Но эти качества плюс энтузиазм не восполняли недостатка дисциплины и организованности. Тем более в ряде случаев им просто не хватало знаний. Русские были склонны митинговать там, где надо было быстро принять решение и приступить к делу. В таких случаях к месту оказывался Кёппен с его решительностью и педантизмом трезво мыслящего человека.