После мгновения тишины все вдруг закричали, кинулись к Ладогину, пожимая руки, норовя обнять, спрашивая вразнобой, стали теснить его к столу, одновременно протягивая ему несколько полных стаканов; он отпихивался, упирался, смеясь, пытался что-то объяснить, да куда там! Наконец, когда все более или менее угомонились, Ладогин предупредил:
— Вопросы можете не задавать. Больше все равно ничего не скажу. Потому что не знаю. Честное слово, не знаю.
— А больше ничего и не надо, Константиныч! — сказал седой фотокорреспондент. — Остальное и сами узнаем. Теперь спешить некуда. — И, внезапно зайдясь неостановимым, до слез, смехом, тыча стаканом в сторону своего молодого напарника, которого Ярослав стращал перед стартом, выкрикнул: — Ребятки! Если бы кто видел, как он чесал по степи от ракеты! Зигзагом!..
Костер Командир выложил, как выкладывают охотники, ночуя зимой в тайге. К стволу вывороченной лиственницы они приволокли обломок другого ствола и уложили крест-накрест, так, чтобы, когда разгорится, грело ровно и спереди, и сзади, куда ни повернись. Они с удовольствием таскали валежник про запас, его уже собралась целая гора, а они все таскали, пока совсем не стемнело, им просто приятно было обнимать эти корявые колючие сучья и, напрягаясь, тянуть их по мокрому снегу. Пятачок между стволами выстелили лапником. Наконец Командир сказал:
— Хватит. Слушай, вырви, что ли, листок из какой-нибудь инструкции. Только аккуратно, первый, чтобы без текста, а то потом греха не оберешься.
Спичкой из аварийного запаса он подпалил принесенный Бортинженером листок и бережно подсунул его под горстку сухих хворостин. Огонь развернул бумагу, и они успели увидеть, что текст на ней все-таки есть, правда, одна только строчка заглавия: «Поведение экипажа в безлюдной местности».
— Специально выбирал? — засмеялся Командир.
— Извини, не разглядел.
Когда мелкие сучья прогорели и осыпались золотым жаром, а от крупных, пылающих ровно и ярко, пламя поплыло по лиственничным стволам, стало так тепло, что хоть спать ложись на хвойной перине. Но спать не хотелось. Сколько людей в бесчисленных поколениях, как и эти двое, завороженно следили за игрою огня, наслаждаясь тишиной, волей, близостью друга, но немногим выпадала такая ночь на горе, на крутом ее склоне, поближе к вершине, не только к вершине, укрытой плотным весенним снегом и безмолвной тайгой, к вершине, где ничего больше не надо не потому, что пресытился или, напротив, скромен в желаньях, а лишь оттого, что все получил, все принял, что можно принять и вместить в душу, и все отдал, что возможно отдать…
— Иди-ка сюда. Посмотри, какое чудо, — тихо позвал Бортинженер.
Он стоял вне красного круга костра, в тени, в темени. Командир подошел к нему и огляделся. Дымка, недавно висевшая чуть не над головой, поднялась и рассеялась, небо было распахнуто настежь.
— Вызвездило, — сказал Командир.
— Вызвездило! — возмутился Бортинженер. — Да я такого неба сроду не видывал! — И, улыбаясь, вспомнил: — Я, знаешь, в молодые годы упрямством отличался. У нас по астрономии учительница была, так она плакала от меня. Не могу понять, что вселенная бесконечна, хоть убей. Уж она и так, и так объясняет — не могу. Тогда она и говорит: «Ладно. Если тебе проще представить, что она конечна, представь». Тут я заглох. То есть как конечна? Это уж и вовсе невозможно!.. Нет, сроду не видывал такого неба!..
Командир спорить не стал. Не видел так не видел. Перед полетом они занимались в обсерваториях Армении и Крыма. Небо там так же звездно и чисто. Но спорить он не стал.
Давным-давно, когда он служил на Дальнем Востоке, его позвали на медвежью охоту. Проводник оказался неопытным или просто снегу насыпало, но берлогу они не нашли и, проблуждав целый день по сопкам и распадкам, поплелись восвояси. Он шел замыкающим, отстал от товарищей. Широкие, подбитые оленьей шкурой лыжи держали хорошо, но вот на одной лопнул ремешок, а запасного у него не нашлось. Он скинул лыжи, но на первом шагу провалился по пояс, а на втором по грудь в мягкий сыпучий снег. Идти без лыж было невозможно. Командир знал, конечно, что его не оставят, хватятся, вернутся. Но, оглянувшись по сторонам, он как бы заново увидел сопки, поросшие мрачным ельником, темное небо, на котором уже зажглись первые звезды, и всюду снег, легкий, холодный снег, и почувствовал себя таким крохотным и беспомощным, таким затерянным в равнодушном мире природы, под огромным мерцающим небом. Он вспомнил об этом, когда они таскали валежник для костра, и снова, когда увидел на занявшемся бумажном листке слова о безлюдной местности, вспомнил и подумал: почему же эти дикие горы не возбуждают ни страха, ни чувства беспомощности и затерянности?..