Ландшафт внизу переменился. Земля расстилалась однообразно серая, лишенная ориентиров и только кое-где тронутая нездоровыми пятнами солончаков. Но Ладогину было безразлично, как она выглядит. Земля есть Земля. Больше всего в жизни он любил летать над ней и был счастлив вполне, потому что и летал всю жизнь, а когда еще не умел, то все равно находился при самолетах.
Он говорил иногда, что происходит от авиации, и в этой шутке содержалась изрядная доля правды, хоть и не без привкуса горечи, ведомой, впрочем, лишь ему одному. Родителей Ладогин не помнил, какое-то время проживал у тетки в Казани, в Суконной слободе. В разговорах с чужими людьми тетка называла его не по имени, а «приемышем», и он сам ушел от нее в детский дом. В день начала войны Ладогину сравнялось пятнадцать лет. Он успел окончить семилетку, и его приняли учеником на авиационный завод. Рядом с огромной тележкой тяжелого бомбардировщика — Ладогина определили на участок сборки шасси для «ТБ–7» — он выглядел вовсе заморышем. И когда зимой — а та зима в Казани была не менее лютой, чем под Москвой, — потребовались мотористы на заводской аэродром и комсомол позвал добровольцев, то направления Ладогину долго не давали, боялись, что не выдюжит. Но он все-таки настоял на своем, и ему сказали:
— Ладно, вот тебе пропуск, ступай. Бороду разыщи. Если он согласится, оставайся.
Он долго высматривал человека с бородой, но так и не обнаружил. Сердитый, явно не выспавшийся парень в промасленном полушубке поверх столь же промасленных ватника и стеганых брюк, с подозрением присматриваясь к нему, недружелюбно спросил:
— Ты чего здесь вертишься, шкет? Вот заденет крылом — и нет тебя. Это же взлетная полоса. Тебе чего нужно?
— У меня пропуск есть, — ответил Ладогин с достоинством. — Человека одного ищу. Борода зовут.
— А на кой тебе он? — еще подозрительнее спросил парень. — Тебя кто прислал? Зачем?
— Комитет прислал. Работать.
— Ну, удружили! — сказал парень и зло выругался. — Работать? А ты чего-нибудь делать-то умеешь?
— Если бы были такие, которые умеют, то меня не посылали бы. Научат.
— Не возьму! — сказал парень решительно. — У меня бригада, а не детский сад. Ну, что уставился? Борода — так, ты думаешь, на Деда Мороза похож? Я Борода. Фамилия у меня такая. И мотай отсюда. Взять в бригаду тебя отказываюсь, так и передай в комитете.
Парень, круто повернувшись, зашагал к стоявшему невдалеке вагончику. Ладогин тенью пошел за ним. В вагончике было жарко от «буржуйки». Двое мужчин валетом спали на верхних нарах, а на нижних сидели еще двое и ели картошку из котелка.
— Подъем! — сказал Борода негромко, но наверху сразу заворочались. — Через пятнадцать минут дадут самолет.
На Ладогина уставились четыре пары глаз. Только Борода не обращал на него внимания. Один из проснувшихся, расправляя спутанные волосы темной пятерней, спросил хриплым, простуженным голосом:
— А это что за фигура? Или я еще сплю?
— В ученики взять не желаешь? — с досадой спросил бригадир. — Ты просил моториста? Вот из комитета комсомола прислали, уважили. — И, устало опустившись на топчан, горестно обратился к Ладогину: — Откуда ты взялся такой на мою голову?
— Из Суконной слободы, — ответил Ладогин. — А ты не смотри, что я такой маленький. Я из детдома, выносливый. Меня на праздники никто переплясать не мог.
На нарах то ли закашлялись, то ли засмеялись.
— Это положительное качество. Плясуны нам вот как требуются, — провел Борода ладонью по горлу. — А как насчет отрицательных? Тоже имеешь?
Ладогин, наморщив лоб, припомнил, как однажды — он только осваивался в цехе — уходил со смены и забыл прибрать инструмент, а мастер неодобрительно заметил: «А ты, оказывается, с ленцой, паренек». Припомнил и честно сказал:
— С ленцой.
Тут все грянули таким дружным хохотом, что он даже вздрогнул. И Борода тоже смеялся вместе со всеми.
— Чудило! Да ты знаешь, какая у нас работа? — отсмеявшись, спросил бригадир. — Смен нет, дня нет, ночи нет, дома нет. Ничего нет! Только мы и самолет. Понял? Ты же загнешься через две недели. Кто тогда отвечать будет?
— А ты попробуй, — сказал Ладогин. — Не загнусь. А если что, так отвечать за меня не перед кем…
На космодром прибыли по расчету. Поправка на встречный ветер, как и вычислил штурман, составила пятнадцать минут. Зарулив на стоянку, Ладогин не вышел проводить пассажиров, чем несколько нарушил этикет и субординацию, но он не хотел еще раз, при всех, прощаться с другом и лишь проследил сверху, как тот в тесной кучке прилетевших и встречающих прошагал по серым бетонным плитам к вокзалу. На полпути космонавт чуть поотстал и, на ходу полуобернувшись к самолету, вскинул руку. Ладогин тоже вскинул руку, хотя этого никто не мог видеть. Потом он поднялся и шагнул из кабины. Дверь перед трапом была распахнута, и его обдало теплым и сухим воздухом. Весна на космодроме уже вступила в права.