— Интерферометр Жамена, — начала она лекторским тоном, — представляет собой прибор, где луч света с помощью двух зеркал делится на два когерентных потока, которые идут параллельно друг другу, а потом сливаются в один. Когда это происходит, возникает интерференционная картина, которая зависит от разницы в длинах путей двух разделенных пучков…
Римма увлеклась, ее длинный тонкий палец чертил на грязной стене невидимые фигуры, и перед моими глазами мелькал батистовый обшлаг белой блузки, выбившийся из-под манжеты синего халата.
— Понимаешь, — с жаром говорила она, — около линии поглощения интерференционные полосы изгибаются, образуя крюки, именно их и открыл Дмитрий Сергеевич Рождественский. Он установил, что расстояние между вершинами крюков, расположенными по обе стороны полосы, зависит от свойств вещества, помещенного в интерферометр…
В этот день Римма рассказала мне очень много, еще несколько дней я читал учебники и статьи Пухтина. Боясь что-нибудь забыть из приобретенных за столь короткое время сведений, я явился к Пухтину. Смирившись со своей судьбой, он встретил меня на этот раз вполне приветливо.
— А ведь вы с Риммой у меня первые, — смущенно улыбнулся Михаил Алексеевич и крепко потер голову ладонью. — Ну, давайте знакомиться с прибором. — Он подошел к установке и снял с нее чехлы. — На этом приборе работал сам Дмитрий Сергеевич, а когда настраивал его, то сидел вон на том табурете, — кивнул он на уже виденный мною высокий дубовый табурет. — А интерферометр по эскизам Дмитрия Сергеевича выточил известнейший в то время парижский ювелир… Хотите посмотреть интерференционную картинку? — вдруг спросил он и, не дожидаясь ответа, включил рубильник на распределительном щите. — Пока дуга нагревается, посмотрим трубку, — сказал Михаил Алексеевич и подвел меня к сооружению, стоявшему на плите интерферометра.
Это был уродливый кокон из асбеста, внутри которого блестели через специальные окошки отполированные стекла. Отогнув несколько проволочек, Михаил Алексеевич ловко освободил трубку от кокона, оказавшегося самодельной электрической печкой. Из прочитанных оттисков работ Пухтина я знал, что он работает с парами цезия, но, глядя на трубку, я нигде не мог заметить даже следов этого металла.
— А где цезий? — спросил я.
Михаил Алексеевич снял маленькую асбестовую печку с отростка трубки, и я увидел металлически блестевшую каплю.
— Мы его здесь нагреваем до трехсот градусов, он испаряется, и пары заполняют все пространство трубки, — пояснил Михаил Алексеевич.
Тем временем электроды нагрелись, Пухтин отвел их друг от друга, и в железной коробке вспыхнуло ослепительное бело-голубое пламя. Тонкий луч вырвался из узкой диафрагмы, прошел систему линз и фильтров и широким желтым пучком ударился в зеркала интерферометра. Михаил Алексеевич подтащил табурет к окуляру спектографа и несколько минут молча регулировал систему. Потом оторвался от окуляра, потер голову и сказал:
— Смотрите…
Я припал к окуляру. Перед моим глазом возникла удивительная картина: на желтом прямоугольном экране протянулись темные интерференционные полосы, которые все время дрожали, отчего картинка казалась немного размытой.
— Почему они дрожат? — спросил я.
— Так ведь дом-то трясется, — ответил Михаил Алексеевич, — люди ходят по лаборатории, машины по двору ездят… Плита весит четверть тонны и стоит на резине. Плита изгибается, расстояния между зеркалами меняются, вот полосы и бегают…
— Это может изгибаться?! — я с недоверием ткнул пальцем цементную плиту. От этого толчка интерференционная картина вообще исчезла и появилась только через несколько секунд, когда колебания плиты успокоились. Михаил Алексеевич улыбнулся:
— Снимаем только по ночам, иначе фотографии получаются смазанными. Дмитрий Сергеевич, — добавил он, — тоже ночью работал. Говорил, что извозчики на Менделеевской линии мешают, там ведь булыжник… Ну, насмотрелись? — Михаил Алексеевич выключил рубильник, и биения ослепительного пламени сразу прекратились, только еще некоторое время жарким оранжевым светом светились, остывая, концы углей.
Мы прошли к письменному столу, и Михаил Алексеевич взял лист бумаги и карандаш.
— Нам удалось установить, что во время газового разряда плотность паров цезия в разрядной трубке уменьшается, — сказал он. — Это ясно заметно по увеличению расстояний между крюками. Теперь вот что интересно: куда они деваются? — и он испытующе посмотрел на меня.
— Кто? — растерянно спросил я.