Через несколько минут я заканчиваю измерения, и, не отходя от компаратора, мы все трое, мешая друг другу, анализируем результаты эксперимента.
Вывод был непреложен и удручающе краток: плотность паров в трубке не зависела от того, включен разряд или нет.
— Значит, они скапливаются или за катодом, или за анодом, или за обоими электродами вместе… — задумчиво потирая голову рукой, сказал Михаил Алексеевич.
В этот момент я почувствовал, что невыносимо устал. Взглянув на часы, я понял, что вот уже больше суток бегаю по лаборатории. Михаил Алексеевич посмотрел на мое лицо и взял меня за локоть:
— Не убивайтесь, Женя, отрицательный результат в науке иногда значит больше, чем положительный. Вспомните Майкельсона, он, кстати, работал на интерферометре, похожем на наш… А ведь опыт Майкельсона — классика!
Мне потом часто приходилось вспоминать эти слова и даже говорить их другим, но горечь отрицательного результата имеет странную особенность: она с трудом поддается воздействию логических доводов. Тем не менее через несколько дней я смирился с необходимостью писать диплом с негативными результатами. Формулировка задач исследования, литературный обзор и описание экспериментальной установки заняли пятнадцать страниц, на что ушло два дня. Но все это время мне казалось, что что-то в нашем эксперименте остается странным. Особенно смущало абсолютное совпадение плотности паров в разряде и в пустой трубке. Понять это было невозможно.
Тут обнаружилась странная вещь: мое сознание как бы раздвоилось. Часть его, очевидно наибольшая, продолжала заниматься обычными проблемами: я становился в очередь за знаменитыми никитинскими конспектами по курсу общей физики от Ломоносова до Дирака, ходил на концерты Вилли Ферреро, заседал в бюро комсомола, слушал доклады на философском семинаре физиков, мирил внезапно поссорившихся друзей-молодоженов. Но все это время вторая, наименьшая часть сознания продолжала работать, и в мыслях стояла картина газового разряда, из которого неизвестно куда выталкиваются ионы. Я их даже видел, эти ионы, которые почему-то были розово-фиолетовыми…
Как-то я встретил Римму. Она сообщила мне, что Михаил Алексеевич просил нас привести в порядок установку и убрать комнату. Мы договорились встретиться в лаборатории с утра. Когда я туда пришел, Риммы еще не было. За две недели, прошедшие со времени нашего странного эксперимента, на всех деталях установки и на приборах появился легкий, но заметный слой пыли. Тринадцатая трубка, освобожденная от своего асбестового кокона, как обычно лежала на крышке спектрографа. Когда я подошел поближе, то увидел, что трубка сломана, и цезий в отростке почернел. Я прикоснулся пальцем к тускло блестевшему под пылью излому и понял, что это теперь меня совершенно не волнует. Тем не менее я не отрываясь смотрел на отросток с окислившимся цезием, как будто видел его в первый раз. И вдруг я понял. Я понял все: и почему совершенно не изменялись крюки при включении разряда, и куда деваются из разряда ионы, и как надо ставить будущие эксперименты. Это ощущение понимания было таким полным, таким абсолютным, что на некоторое время окружающий меня мир куда-то исчез. Очнулся я оттого, что кто-то дергал меня за рукав.
— Что с тобой? — в голосе Риммы был неподдельный страх.
— А что? — спросил я и с ужасом почувствовал, что у меня влажные глаза.
— У тебя лицо идиота. Что случилось?
— Я понял.
— Что ты понял?
— Там жидкий цезий.
— Где «там»?
— В трубке.
Римма с удивлением посмотрела на пыльные обломки, лежащие на спектрографе.
— Слушай, — в ее голосе уже звучала обида, — или ты мне толком все объясняешь, или кончаем этот глупый разговор и начинаем работать.
— Не обижайся, — мое смущение уже прошло, и я могу говорить более связно. — Понимаешь, я сейчас понял, что мой эксперимент в принципе не мог дать положительного результата… Дело в том, что наша трубка похожа на цилиндр с поршнем, под которым находится жидкость с ее парами. В нашем случае жидкость — это жидкий цезий, а роль поршня выполняет газовый разряд. Все «лишние» атомы, вытолкнутые из разряда, уходят в отросток и становятся жидкостью… Ясно? Крюки не могли, не должны были меняться, и расстояние между ними определяется только температурой цезия в отростке, только температурой, больше ничем!