Мальчик перешел на попечение родственников. Он, хотя и миновал благополучно первые опасности детского возраста, рос слабым, пугливым, сторонился шумных детских игр.
С тоской оглядывал слабый и жалкий мальчик живописнейшие окрестности вокруг Вулсторпа, и каждый раз его взгляд упирался в колокольню церкви Северного Уитама — церкви, недалеко от которой жила теперь его мать и в которой служил его отчим. Вид этой колокольни отравлял ему радость на кусочке земли, предназначенном лишь для одного — наслаждения жизнью. Его ничто не радовало, с двух лет он ощущал себя полным сиротой, от которого отказалась мать. Душевные страдания обуревали его нежную душу. Они переходили в глухую злобу, ненависть, даже желание и прямые угрозы сжечь дом Барнабы Смита с его обитателями. А иногда он думал о том, что лишь смерть может прекратить его тоску и страдания. И жаждал смерти.
Исаак был сдан на руки пятидесятилетней бабушке. Бабушка рассказывала ему об окружающем мире — о змеях, усыпляющих жаворонков своим ядом и затем поглощающих их; о дождях, приносящих падающих с неба кузнечиков и лягушек, о старых поверьях линкольнширской земли.
Но — странное дело! — в то время как у обычных детей именно с бабушками связаны самые сладкие воспоминания детства, Исаак никогда впоследствии не обнаруживал особой нежности к своей прародительнице. Даже ее смерть оставила его безучастным Видимо, никто так и не смог заменить ему отца и мать. Его личность была деформирована, многие исследователи творчества Ньютона приписывают ему, и не без оснований, свойства крайнего невротика. И будущие его жертвы — Гук, Лейбниц. Флемстид, фальшивомонетчики, посланные им на плаху, — расплачивались, как считали многие, за действительные или мнимые прегрешения непрошибаемого и равнодушного Барнабы Смита. Слабый Исаак неосознанно искал себе покровителей, родственников. Его переполняли фантазии, связанные с его возможным если не божественным, то наверняка королевским или рыцарским происхождением. Он исступленно искал в своей родословной именитых предков, делал при этом безумные предположения, использовал невинные подтасовки фактов, толкуя в свою пользу неясные легенды, совпадения имен и фамилий. (В черновике, направленном им в Геральдическую коллегию при присвоении ему рыцарского звания, он исказил некоторые даты: например, сознательно сдвинута на три года вперед дата свадьбы родителей — он отнес ее на «приличный» 1639 год.)
Он чувствовал себя одиноким, хотя все окрестности были заселены его родственниками — дядьями, тетками, кузенами и кузинами. И колстервортский дядя, и дядя конторпский, жившие в радиусе всего трех миль, имели детей — сверстников Исаака. В соседнем Скиллингтоне жили три замужние тетки, все с ребятами, а также родственники по линии Ньютона — Дентоны, Винценты, Уэлби, не говоря уже об обширном семействе Эйскоу. Он не играл со сверстниками не только потому, что не хотел, но и потому, что и они были не слишком хорошо к нему настроены. С ним было неинтересно — он всегда выигрывал в шашки и другие игры, требующие сообразительности. А для тех игр, где они могли бы взять реванш, Исаак придумывал новые правила, компенсирующие его телесную немощь, и этим раздражал сверстников. Они ясно поняли его умственное превосходство и не простили ему. Молодому Ньютону не суждено было подружиться ни с кем из этой ребятни, никогда не бегал он в веселой ватаге, не был участником веселых детских игр.
Одинокое детство. Одиночество от начала и до конца — от рождения и до смерти.
Не принесли ему удовлетворения и радости школьные дни. Недалеко от Манор-хауза размещались две небольшие школы — в Скиллингтоне и Стоуке. До них можно было пройти пешком. Ньютон посещал обе и учился там до тех пор, пока ему не исполнилось двенадцать. Здесь он выучился чтению, письму, несложным арифметическим действиям.
Вряд ли он проявлял себя вундеркиндом. Локк в одном из своих писем упоминает о сыне своего приятеля, который в нежном возрасте пяти лет «понимал географию, хронологию и систему мира Коперника, мог говорить по-латыни, знал, как пользоваться глобусом, знал, после наблюдения над вскрытием собаки, как устроены живые существа, мог танцевать».
На таком фоне знания даже двенадцатилетнего Ньютона бледны. Но и он уже, наверное, отличался от сверстников, был во многих отношениях сильнее, умнее, способнее, мастеровитее их. Этого, однако, никто из взрослых пока не заметил.
Победы Кромвеля привели к тому, что Линкольншир стал страной «круглоголовых». Здесь царила власть парламента — короля не признавали. Эйскоу были, конечно, «джентльменами», а отчим Ньютона, Барнаба Смит, был слишком богат, чтобы начать брататься с оборванными солдатами, которые выиграли для Кромвеля его большую битву в Квинсби, недалеко от Грэнтэма. Но поскольку оба они были противниками злейшего врага — папства, — и тот и другой верно служили обоим режимам и не пострадали ни от одного из них. Их не сместили во время революции, а священника Эйскоу — и при Реставрации (преподобный Смит к тому времени скончался), хотя довольно многие священнослужители, связанные с грэнтэмской церковью и той школой, где позже учился Ньютон, были изгнаны со своих постов как диссиденты, еретики, сектанты и раскольники..
Почти во всех книгах-сказаниях о Ньютоне приводятся подтверждения его якобы верноподданнического роялизма. Обычно в доказательство приводят несколько поэтических строк в память о мученике короле. Эти строки, как утверждали некоторые, были сочинены Ньютоном и написаны его рукой на обороте портрета Карла I. Трудно судить сегодня о его роялистских чувствах. Не исключено, однако, что Карл I стал мучеником лишь потому, что именно Барнаба Смит поддерживал его соперников и судей. Но строки эти существовали, хотя сочинены они не самим Ньютоном, а, как выяснили недавно, взяты им из книги «Портрет его священного Величества в его одиночестве и страданиях», появившейся и приобретшей необычайную популярность после того, как по приговору парламента в 1649 году король был обезглавлен. Вот эти стихи:
Не определяется ли дальнейший жизненный путь Ньютона сначала стремлением громко заявить о себе, преодолеть телесную немощь, а впоследствии — гипертрофированным стремлением к известности и славе? Что двигало его творческими помыслами? Не является ли этот, в общем случайный. Штрих — надпись на портрете казненного короля, сделанная семилетним мальчиком, — первым следом будущей всепожирающей страсти?
Преподобный Барнаба Смит умер в 1653 году в возрасте семидесяти лет. В завещании перечислены, все наследники, но нет даже упоминания об Исааке. «Все земли и ценности, движимые и недвижимые завещаю моему единственному сыну Бенджамену, когда ему исполнится двадцать один год или когда он женится, смотря по тому, что наступит раньше». По 500 фунтов досталось каждой дочери. Именье и земли перешли жене Анне согласно брачному контракту.
Дары бедным были не слишком щедры: пять фунтов прихожанам Северного Уитама, два фунта — прихожанам Колстерворта и Вулсторпа. Отец Анны Джеймс Эйскоу и ее брат Джеймс Эйскоу, нисколько не удивившись завещанию, к весне следующего года собрались наконец в Вестминстер, чтобы его утвердить.
Сразу после смерти Барнабы Смита мать перевела имение Барнабы Смита в Северном Уитаме вместе с землями Исааку. С учетом земель и собственности, прикупленной для него матерью во время брака, он становился теперь довольно зажиточным молодым человеком.
После смерти Преподобного Исаак впервые вступил на порог дома в Северном Уитаме. Здесь ею прежде всего поразили не четыре серебряных сосуда — гордость дома, а книги. Множество книг! Переплеты дорогой кожи, любовно отделанные славными и уважаемыми мастерами. Тиснение, иногда с золотом. Гладкие пергаментные или шершавые бумажные желтые листы, на которых выдавлены строгие буквы, выдавленные в буквальном смысле этого слова, и это можно видеть, пустив вдоль страницы солнечный зайчик. Груды отцов церкви. Большинство — церковные трактаты, церковная теория. Эти книги хранились в доме Барнабы Смита десятилетиями, перейдя от его отца, тоже священнослужителя. Преподобный сам этих книг не читал и, как утверждали некоторые, вообще не обладал репутацией слишком ученого человека. Но среди книг обнаружена была Исааком и толстая, переплетенная в кожу тетрадь, в которую Барнаба Смит вписал несколько ходовых изречений отцов церкви, наиболее часто используемых в проповедях.