— Некоторые из изучавшихся этим автором явлений было бы удобнее наблюдать в зеленом ультрафиолете.
— Петр Леонидович! — подскочил Шальников. — В ультрафиолетовой части спектра никакого зеленого цвета нет. На то он и ультрафиолет. Вы, вероятно, имели в виду что-нибудь другое?
— Как нет? — удивился Капица и добавил с полной уверенностью: — В ультрафиолете есть свой зеленый цвет…
Несомненно, Петр Леонидович хотел высказать еще какие-то необычайно интересные идеи — из тех, что он высказывал часто и неожиданно. Но в данном случае даже сам Шальников, всегда знавший, что хотел сказать Капица, не сумел догадаться, какая мысль крылась за случайно сорвавшимися с его уст словами.
— У нас до девяти еще семнадцать минут. Можно поделиться новостями. Какие у вас в Тиблиси новые анекдоты?
— Я, Петр Леонидович, не рассказываю анекдотов. Ну, совершенно не умею.
— Жаль!
— Петр Леонидович, это неправда. Элевтер Луарсабович отлично рассказывает анекдоты и знает их целую кучу.
— Да что вы! Ведь я вам рассказывал только настоящие происшествия!
— Ну расскажите что-нибудь в этом роде…
Будь проклят этот Шальников, — какие тут происшествия после доклада, когда у меня еле язык ворочается!
Происшествие получилось неинтересным, все слушали вяло.
— Ну что же, сейчас ровно девять, и мы можем расходиться, — заключил Капица. — А вы останьтесь, — сказал он мне, — мы обсудим, когда вы к нам приедете и что будете делать…
В январе 1940 года, вернувшись из Тбилиси, я вручил Капице свою «верительную грамоту»:
«…прикомандировывается к Институту физических проблем АН СССР сроком на один год для повышения квалификации».
— У вас, говорят, умер отец?.. Соболезную… Напомните мне, чем вы занимались до сих пор.
— Хотел изучать, с какой вероятностью в маленьких зернышках сплава, изолированных друг от друга, могут образовываться зародыши новой фазы…
— Пожалуй, это как раз то, что нужно нам, — после паузы объявил Капица. Он вскочил, подбежал к доске и стал чертить на ней полюса электромагнита, какую-то кривую, которая, по-видимому, должна была изображать сосуд Дьюара, и траектории коллоидных частиц — мельчайших зернышек металла, которые предстояло получить моим методом.
— Вы будете диспергировать в жидком азоте металлические сплавы, которые могут быть сверхпроводниками, и затем вводить их в дьюар с жидким гелием, помещенный в неоднородное магнитное поле. По тому, какое количество металлических частиц отклонится магнитным полем, мы сможем узнать, какой процент вещества в сверхпроводящем сплаве находится в состоянии сверхпроводимости…
«Лиха беда — начало!» Для этого я должен был заставить мелкие частицы металлического сплава, охлажденные до температур ниже критической, лететь через неоднородное магнитное поле. Сверхпроводимость некоторых частиц должна была, по идее, разрушиться магнитным полем, остальные же частицы, оставшиеся сверхпроводящими, должны были отклониться…
— Сделайте все необходимые расчеты, — продолжал Капица, — и приступайте к работе. Я вам выделю комнату в подвале — там у нас есть фундамент для крепления лабораторных приборов. Вы установите на нем ваш прибор для приготовления коллоидов, закрепите в нем дьюар с жидким воздухом и со следующего месяца начнете опыт. А пока прибор будет готовиться, вы ознакомитесь с техникой низкотемпературного эксперимента. Я рекомендую проделать все опыты студенческого практикума, который разработан в моем институте для студентов Московского университета. У меня все сотрудники предварительно проходят этот практикум…
На этом аудиенция окончилась.
Забегая вперед, скажу, что предложенному Капицей опыту не было суждено состояться — наука о сверхпроводимости пошла другим путем.
Нет, на этот раз я влюбился не в девушку. Всеми моими помыслами завладел Институт физических проблем. Вряд ли сейчас мои чувства могут кого-нибудь удивить: Институт атомной энергии, Институт теоретической и экспериментальной физики, Объединенный институт ядерных исследований в Дубне, Физический институт имени Лебедева, да и сам Институт физпроблем в теперешнем его виде, учреждения Сибирского отделения Академии наук СССР, физические институты Украины, Армении, Грузии — все они сейчас богаче, многолюднее, обеспеченнее, чем тогдашний Капичник, оборудованы новейшей техникой: ускорителями, атомными реакторами, установками для термоядерного синтеза.
Но Институт физических проблем 1940 года и сейчас живет в моей душе как основа основ, и думается, что очень многое во всех наших современных физических учреждениях взяло начало от этого чистого источника науки.
В ту пору в институте работало человек сто, из них наукой занималось человек десять, включая прикомандированных и аспирантов-теоретиков.
Важными персонами в институте были замдиректора Ольга Алексеевна Стецкая — тетя Оля, референт директора Олег Николаевич Писаржевский, ставший впоследствии известным писателем, и бухгалтер Макс Моисеевич Эфрос, кстати единственный сотрудник бухгалтерии. (Несмотря на это, он умудрялся подавать годовой отчет ровно в 10 часов вечера каждого 31 декабря, — правда, у Капицы не было постатейного расходования средств.)
Почти все остальные административные сотрудники и часть технического персонала были внутриинститутскими совместителями: машинистка — она же завканцелярией, она же кассир-инкассатор. Завскладом — он же снабженец. Электрик — он же пожарный, он же хранитель научного инвентаря, он же помощник механика, ожижавшего водород и гелий.
— В институте нельзя держать ни одного человека, который бы не был занят на все сто процентов, — поучал нас Капица.
— У нас не фундаментальная библиотека, — говорил он научному сотруднику, исполнявшему роль шефа библиотеки. — Если какой-нибудь книгой сотрудники пользуются редко, то ее немедленно надо передать в одну из библиотек, которые в ней нуждаются.
— Ваш эксперимент можно было бы довольно легко выполнить с помощью регистрирующего микрофотометра Цейса, — обратился он ко мне однажды. — Но мне показалось, что прибор нам не пригодится в ближайшее время, и я передал его в другой институт, где он принесет больше пользы.
У него было много разных идей о том, как должен быть устроен институт, некоторыми из них он делился довольно часто, не стесняясь повторений. Другие принципы он держал про себя, и проходило много времени, прежде чем сотрудник догадывался, в чем дело.
Собственный помощник был только у самого Капицы, остальные трудились в полном одиночестве. Ни лаборантов, ни препаратов. Я уж не говорю об ассистентах или каких-нибудь других ультраквалифицированных лицах. Работать в одиночку было трудно. Двух рук не хватает — помогай себе зубами. И часто помогали, между прочим! Увидеть ученого, держащего в зубах вакуумную резину, стеклянную трубку или даже зажженную стеклодувную горелку, было довольно просто.
В редких случаях — при крайней необходимости — во время эксперимента разрешалось воспользоваться кем-нибудь из электротехников, которых было четверо. Но все — совместители, и застать их без дела было невозможно. Приходилось умолять бросить свое занятие и прийти помочь. Иногда уговорить удавалось: все зависело от личных симпатий.
— Ну уж так и быть! — говорил Сережа Околеснов в ответ на мои просьбы и, бросив зарядку аккумуляторов, шел ко мне в комнату. — Был бы кто другой — ни за что бы не пошел!
Приходили звать на помощь и друг друга. Является ко мне мой сосед Алексеевский и просит:
— Элевтер Луарсабович! Не можете потратить на меня десять минут?
Говорил он столь низким голосом, что некоторые звуки не воспринимались ухом, и было принято толковать, что он испускает инфразвук.
— Пожалуйста, — говорю.
— Вот я сейчас потушу свет, и вы увидите на стене семь зайчиков от семи гальванометров.
Это уже было в его комнате. Он потушил свет.
Я ему говорю:
— Зажгите, я не успел рассмотреть, где же у вас шкалы.
— Зачем вам шкалы? Я же сказал, что надо смотреть на стенку. Это опыт предварительный. Мне необходимо знать только направления движения зайчиков, поэтому шкал нет.