Ним лишь единожды в жизни видел безжизненное человеческое тело, и это было очень, очень давно. На корабле тоже погибли люди – ушли на морское дно, во владения морского царя, но Ним не видел их смерти, их мёртвых тел, не видел, как Владычица Яви перерезала ниточки их жизней.
В этот раз всё было иначе. Он закрывал глаза и в кромешной тьме видел страшное, изуродованное лицо и чёрные лужи под возницей и лошадьми. С каждым ударом сердца эти образы глубже впечатывались в его голову, мучили с кошмарной беспощадностью. И страшно было то, что спутники Нима казались собранными и хладнокровными, будто ничего ужасного и не произошло. А может, это видимое хладнокровие давалось им дорогой ценой.
В ручье иногда что-то плескалось и вздыхало, будто играла большая рыба, но на такой мели, ясное дело, крупной рыбы просто не могло водиться. Ним не впускал в голову эти мысли: и так хватало о чём тревожиться, не стоило ещё и о ручье думать и пугаться своих выдумок.
Свеча в руке горела неровно, пламя дрожало на ветру, воск стекал мутными горячими каплями по пальцам и капал на траву. Огонёк Велемира маячил впереди призывным красноватым глазком, Ним старался не сводить с него взгляда и гнал, гнал прочь мысли о мёртвом вознице.
– Скоро выйдем, – со знанием дела произнёс Энгле. – Земляника под ногами растёт, а в глухой чаще её нет, темно слишком. Скоро лесу конец, а там и селение какое найдём. Заночуем под крышей.
Ним кивнул. Ему хотелось верить, что Энгле прав.
Ручей и правда вывел их к селению. Лес плавно перетёк в поле, седое от тумана и мрака, а впереди мигали огоньки окошек – деревня или даже маленький городок, издалека Ним не видел, есть ли там святилище Золотого Отца. Путники проскользили по туманному полю быстро и бесшумно, не сговариваясь втянув головы в плечи и пригнувшись. Энгле что-то бормотал о полевиках и полудницах, но Велемир молча приподнял свою свечу выше, напоминая об этой неочевидной защите, смысла которой Ним никак не мог разгадать, а сам свечник не пожелал раскрыть.
Деревенька оказалась именно такой, какие представали перед глазами, стоило Ниму подумать о Княжествах. Приземистые, потемневшие от времени бревенчатые дома, будто бы выросшие из земли, походили на переросшие, подгнившие грибы. Двускатные крыши кое-где покрылись мхом, щербатые печные трубы местами обуглились. Подслеповатые пыльные окошки обнимали широкие резные наличники, где-то простые, а некоторые были украшены так причудливо, что Ним даже позабыл о своей лихорадке и неистово пожалел, что ему нечем и не на чем сделать зарисовку.
С каждым шагом холод глубже забирался под кожу, и сложно было поверить, что днём докучало жаркое солнце. Ним дрожал, сильнее наваливаясь на Энгле, в голове всё мешалось: мигающие огни четырёх свечей, маленькие оконца в широких рамах наличников, потемневшие стены, частоколы заборов, ворчащие на незнакомцев псы, бледные пальцы тумана, запах подгнившей древесины, тянущийся со дворов…
Велемир уверенно свернул на широкую деревенскую дорогу, и Ним услышал громкие человеческие голоса, выкрики, смех и невнятный шум. Наконец стылые вечерние запахи разбавил тёплый хлебный дух.
– Кабак, наверное, – обрадовался Энгле. – Ещё немного и отдохну от тебя, тяжеленного.
Ним хотел гордо ответить, что не просил никого помогать, но не сумел.
Велемир вывел их к центру деревни. Вокруг небольшой площади стояли мыльня, что-то вроде приказной избы и шумящий на всю деревню кабак. Ним почувствовал облегчение, предвкушая скорый отдых, но об ужине и не мечтал. Ясно, что никто не станет кормить его – оборванца без единой монеты в карманах.
На крыльце свечник остановился и обернулся к своим попутчикам. Он молча загасил пальцами огонёк своей свечи, а потом и огни остальных. Запахло дымом. Лишь убедившись, что все четыре фитиля погасли, Велемир потянул дверь на себя.
В кабаке было жарко натоплено, воздух словно уплотнился от густых запахов, и горло Нима сперва перехватило. Энгле потащил его к свободному столу, молчаливый рыжий парнишка беззвучно скользнул за ними, а Велемир вынул из мешка целую охапку свечей и пошёл предлагать свой товар подвыпившим посетителям.
Ним растёкся по стулу, привалившись плечом к стене, и закрыл глаза.
Кругом шумело, громыхало, хохотало, взвизгивало. Со скрипом двигались стулья и лавки, гремела посуда, хлопали ладони. В противоположном углу кто-то уныло дёргал струны какого-то музыкального инструмента, пьяный голос то брался подвывать, то замолкал, осипнув. Ним никогда не бывал раньше в подобных местах – отец запрещал ему, оберегая. В любой другой ситуации он бы испугался, но сейчас запрещал себе думать о чём-то кроме блаженного тепла и долгожданного отдыха.