— При этом следует отметить, что каждый из них отличался яркой индивидуальностью не только в своем творчестве, но и по своему характеру. Да и внешне они мало походят друг на друга, хотя в каждом можно сразу признать одного из Рерихов.
— Чем же отличался Юрий Николаевич? Что бы вы сказали о его облике, о наиболее свойственных ему чертах характера?
— Вообще говорить о нем трудно, но вместе с тем и легко. Трудно потому, что Юрий Николаевич Рерих был очень многогранным человеком. Я бы даже сказал — неожиданно многогранным. Круг его интересов распространялся далеко за пределы той научной области, в которой он работал. Неожиданно для себя вы вдруг открывали, что ему близки и он прекрасно ориентируется в вопросах, ничего общего с лингвистикой или востоковедением не имеющих. С другой стороны, говорить о Юрии Николаевиче легко или даже скорее радостно, потому что воспоминания о нем всегда окрашены тем воодушевлением и радостью, которые он нес людям; общение с ним, как мне кажется, у любого человека складывалось легко.
При первом знакомстве на вас прежде всего производила впечатление необыкновенная подвижность Юрия Николаевича, его мгновенная реакция на окружающее — и это при полнейшем отсутствии каких-либо признаков суетливости. Довольно редкое сочетание человеческих качеств, не правда ли? Это качество Юрия Николаевича подтверждают и его фотографии — среди них нет или почти нет похожих одна на другую. Конечно, подвижность исчезает в статическом моменте фотоснимка, ее можно уловить лишь при живом общении с человеком. Интересен, например, такой факт: когда у Святослава Николаевича спросили, почему он, создавший столько замечательных портретов Николая Константиновича и Елены Ивановны, не написал ни одного портрета Юрия Николаевича, он ответил, что Юрий Николаевич был совершенно не способен позировать — его постоянно отвлекали другие дела, к которым он устремлялся как внешне, так и внутренне, всеми своими помыслами. И потому было сделано лишь несколько эскизов и ни одного законченного портрета.
— Как известно, Юрий Николаевич был большим ученым-лингвистом и востоковедом. Вероятно, это как-то отражалось на его общении с другими людьми, на укладе его жизни?
— На укладе жизни, возможно, отражалось. Он очень много времени уделял научным дисциплинам, непосредственно связанным с его работой, следил за всеми смежными областями, собрал уникальную библиотеку и вообще стремился быть в курсе всего, что предлагала мировая наука в области востоковедения. Но в общении с людьми Юрий Николаевич был очень скромный человек и не выставлял своих знаний напоказ. Все его обширные знания тонули в той душевной теплоте, в той деликатности, с которой он обращался к людям. Он был одинаково внимателен и участлив ко всем, с кем он соприкасался, и для него не имело значения, чем конкретно занимается данный человек, близкой ли к его интересам наукой или нет. В человеке он прежде всего искал человека и именно к нему обращался, ну а все остальное, как-то: образовательный ценз, занятия, национальность, мировоззрение — всё это отодвигалось на второй план. Если чего и опасался Юрий Николаевич, так это того, как бы незаслуженно не обидеть человека. Таким образом, главным в его обращении с людьми было проявление деликатности. Однако из этого не следует делать вывода о мягкости его характера, о готовности уступать и жертвовать своими убеждениями. Мы привыкли обычно связывать деликатность с мягкотелостью. Между тем качество деликатности скорее указывает на отсутствие грубости в характере человека. Могу подтвердить, что от любого проявления грубости Юрия Николаевича просто коробило.
— Да, у вас уже вполне сложившийся «образ» Юрия Николаевича Рериха; вы пришли к этому на основании длительного общения с ним или после глубокого изучения биографических материалов?
— Скорее всего имеет место и то и другое. Непосредственного личного общения с Юрием Николаевичем у меня было не так уж и много. Жил я в Таллине, а в Москве бывал только «наездами», что не позволяло мне видеться с ним часто. Правда, недостаток личного общения восполнялся перепиской. Однако ключ к разгадке человеческой сущности лежит все-таки в личном общении. Откровенно говоря, если бы мне не довелось лично повстречаться с Юрием Николаевичем, у меня сложилось бы о нем иное мнение. И сколько бы я ни изучал его жизнь и деятельность по документам, я бы, наверное, не смог почувствовать того, что непередаваемо на бумаге, — удивительного обаяния личности Юрия Николаевича. В интонации каждого его слова, в каждом жесте его заключалось обаяние, покорявшее собеседника; это обаяние, углубляя смысл слов, придавало особую интимность и доверительность вашему общению. Вероятно, каждый собеседник думал, что такое отношение было проявлено только к нему. Однако это был обычный подход Юрия Николаевича к людям, окружавшим его.