Женщина сворачивает вправо, к удаленной от центра части города. Но не увеличивает скорости, что очень мило с ее стороны. Хороший это район: подстриженные лужайки, качели на террасах, узкие подъездные дорожки для одной машины, узкие тротуары для одной семьи. Никаких оград: они выглядели бы негостеприимно. Но множество клумб и низкорослых деревьев надежно охраняют хозяев от непрошеных гостей. Держусь на расстоянии в четверть мили от едущей впереди машины, желтовато-коричневой «инфинити». Мне не видно, что происходит внутри. Сильнее нажимаю на педали, увеличиваю скорость, хочу разглядеть.
И тут – катастрофа.
Вместо того, чтобы продолжить путь по скоростной автостраде, женщина сворачивает влево. Она захотела проехать в центр по Никозиа-Драйв. Черт побери! Погоди-ка…
Подсознательно начинаю понимать эту женщину, процесс познания начался в ту самую минуту, когда я убедился, как сильно Джонни ненавидит ее. Теперь она снова увеличит скорость, потому что направляется в гетто. Она побоялась ехать по скоростной автостраде из-за всех этих потенциальных ублюдков, которые могут подрезать ей путь. Через гетто можно быстрее миновать все опасные места.
А как насчет сигналов светофора, леди? Или красный просто вам не к лицу?
Моя догадка оказалась правильной. Женщина усиленно жмет на газ. Расстояние между нами увеличивается. Мои ноги крутят и крутят педали, однако пользы от этого никакой. Мое отчаяние прибавляет ве́лику еще десять процентов скорости. Но и этого недостаточно.
Кажется, что все светофоры на ее стороне. Передо мной до самого горизонта бегут, все уменьшаясь, изумрудно-зеленые огоньки, подернутые рябью легкого тумана. Мы едем по широкому четырехполосному шоссе. Вокруг в основном стоят одноэтажные дома, некоторые обгорели, многие заколочены. Рекламные щиты соперничают с объявлениями дантистов, предлагающих просверлить вам зубы по самым низким ценам. С грязными барами, ломбардами, скудными магазинами «за доллар». Над окружающим пейзажем возвышаются на мощных опорах линии электропередач. Людей встречается немного. Небольшие группы черных бездельников бесцельно ошиваются у перекрестков. Им нечем заняться. И вид у них довольно зловещий.
Наконец мы покидаем территорию черных и проезжаем два вьетнамских квартала. Здесь улица гораздо чище, хотя заведения те же самые. Разница же в языке громадная. Мои ноги ноют, мышцы грозят разорваться от напряжения.
Красный светофор.
Вся дорога до самого горизонта, сначала вниз, потом снова вверх, по направлению к центру Парадиз-Бей, с его оранжевыми крышами, стандартными домами и фасадами в псевдоиспанском стиле, – сплошное расплывчатое рубиновое сияние. Женщина притормозила. Дурное фен-шей. Это точно.
Часто и тяжело дыша, подъезжаю к перекрестку. Наконец можно передохнуть. На секунду поддаюсь искушению встать рядом с «инфинити», устало облокотившись о его крышу. Однако здравый смысл побеждает. Отъезжаю на три машины назад и вместо «инфинити» устало облокачиваюсь о кузов пикапа.
Несколько хулиганов, стоявших поблизости, начинают медленно приближаться.
– Клевый ве́лик.
Главе и спикеру группы около двадцати пяти. На нем джинсы, джинсы со складками, – с ума сойти! – замшевая рубашка и шнурок вместо галстука. Вьетнамец. Лицо его обезображено шрамами, он чем-то разозлен – об этом говорят горящие глаза. Поднимаю щиток своего шлема, хочу получше рассмотреть, с чем имеем дело. Это банда посредственных чуваков: более мелкая рыбешка, но их сила в количестве.
– Одолжи-ка свой ве́лик…
На светофоре все еще красный свет. Даже если бы стал зеленый, мне все равно на велосипеде не умчаться с места в карьер на бешеной скорости, как кот Том.[12] Мне нужно время, чтобы разогнаться. А до тех пор я совершенно беззащитен перед этими пешими головорезами.
Парень со шрамом уже тянется ко мне. Не к велосипеду, а ко мне.
– Конечно, – говорю ему спокойно. – Мне он ни к чему. Вот – забирай.
Расстояние между нами всего в два фута. Но к тому мгновению, когда я, напрягая бедра, наношу удар, к весу велосипеда прибавляется вес моего тела. Направление удара выбрано точно: переднее колесо попадает прямо ему между ног.
Разворачиваю ве́лик под углом в девяносто градусов, тараню еще раз и уезжаю. Парень падает, издавая при этом душераздирающие звуки. Похожие на те, что возвещают о смерти Ли в опере Пуччини «Турандот». Когда его боевые друзья приходят ему на помощь, я уже несусь со скоростью ветра вслед за «инфинити». Не оглядываюсь. (Это нарушило бы законы аэродинамики.)
Так вот, гетто. Дела с ним обстоят следующим образом. Гетто ограничено по площади. Это ясно, исходя из значения самого этого слова, верно? Вот что с ним надо было бы сделать. Взять два вертолета. Первая машина разбрызгает над гетто бензин. Потом парень, наблюдающий за этим со второго вертолета, бросит спичку.
По-вашему, я сумасшедший?
Однако не спешите с выводами. Разве в вашу голову никогда не приходила подобная мысль? Никогда не попадали вы в подобную ловушку? На вас не нападали бандиты, когда поблизости не было ни одного хиллстритовца в синей форме? Вас никогда не хватали за горло? Ваш дом никогда не грабили? Вы никогда не трясли кулаками перед ликом Господним, проклиная все на свете и взывая к справедливости?
Я не больше вас верю в то, что гетто Парадиз-Бей когда-нибудь сожгут. Но именно этого мне хотелось в ту минуту…
Из чего совсем не следует, что я сумасшедший.
Всю дорогу до Парадиз-Бей Джонни неизвестно почему чувствовал себя не в своей тарелке. Это раздражало его. Казалось бы, визит к доктору Цзян закончился благополучно. Она разговаривала с ним ласково, искренне заинтересовалась им, была достаточно мила. Понравилось ему и ее выступление по радио. Он и вправду сразу же узнал ее голос. И тем не менее на него накатывали волны безудержного гнева. И куда ни кинь взгляд – не видно берега, не светит добрый огонек. Если бы он был на несколько лет постарше, то, возможно, возвратясь мысленно к своей беседе с Дианой, понял бы, в чем дело. Не нужен радар, чтобы быстро принять определенный сигнал от незнакомого человека, такой сигнал сразу достигает сердца. И если затем обстоятельства складываются благополучно, то возникает Любовь. Но у него это не было любовью. В то утро Джонни ненавидел весь мир, всех людей.
Николь съехала со скоростной магистрали, повернув направо, в Мейн, пересекла по диагонали деловой городской район. Потом снова повернула направо, на этот раз на Четырнадцатую улицу, и они оказались у пункта назначения: «Брунеекка энд Оу».
«Брунсекка энд Оу» был самым большим универмагом в Парадиз-Бей. Он занимал целый квартал. Конечно, это не очень большая площадь, Парадиз-Бей – не Нью-Йорк, но все же – целый квартал. На крыше шестиэтажного здания располагался кафе-бар-ресторан под названием «Бистинго». Летом там можно было посидеть и полюбоваться яхтами, которые швартовались у пристани, меньше чем в полумиле отсюда. «Бистинго» посещала избранная публика. Находились и такие, что поговаривали, дескать, там дерут три шкуры. Что платить за маленькую чашечку капуччино три доллара пятьдесят центов, даже если добавить к этому корицу или шоколад, – так же недопустимо, как нарушать федеральные законы.
По наклонному спуску Николь въехала в подземный гараж, нашла место для своей «инфинити». Они с Джонни вышли из машины. Разгоревшаяся между ними ссора громче всяких фанфар возвещала об их приближении. Николь тащила мальчика к лифту.
– Хочу содовой, – упирался он.
– Чуть позже выкроим и для нее время.
– Сейчас! – настаивал Джонни.
Створки лифта уже смыкались, когда перед Джонни мелькнуло знакомое лицо. В дальнем конце гаража, у самого въезда, какой-то парень привязывал цепью свой велосипед к желтой водопроводной трубе. Где он его видел?..
Джонни и Николь поднимались в лифте. Мелькали этажи с отделами хозяйственных товаров, постельного белья, парфюмерии, предметов одежды, модных туалетов для женщин, модной одежды для мужчин. Они поднимались на самый верхний этаж, в книжный отдел.