– Восемнадцать месяцев назад. Нет. Девятнадцать. – Джонни помолчал. – Двенадцатого ноября прошлого года, – добавил он.
– У тебя есть ее фотография, которую тебе хотелось бы показать мне? – спросила Диана.
– Нет. Я хочу сказать… У меня есть фотографии, но они только для меня, хорошо? – поспешил ответить он.
– Конечно. – Они постояли молча. – Автокатастрофа, верно?
Джонни кивнул, но продолжал смотреть на могилу ребенка.
– За рулем был твой отец?
– Но он же не виноват! – воскликнул Джонни.
– А кто-то говорил другое?
– Нет. – Джонни пару раз пнул ногой плиту.
– Хочешь рассказать об этом?
Он энергично потряс головой. Диана уже собиралась переменить тему разговора, когда Джонни добавил:
– Не сейчас.
– Пойдем домой? – предложила Диана.
Она старалась быть оживленной, но в душе было тревожно: дорога к дому идет вверх по холму, стало сумрачно. Лишь отдельные блики света пробиваются сквозь густые деревья. Ушел ли облаченный в кожу мужчина? Или стоит все там же и ждет, когда к нему присоединятся другие завсегдатаи ночи?..
Джонни взял Диану за руку. Они направились обратно по той же дороге, по которой пришли.
– А какой была ваша мама? – нарушил тишину Джонни.
– О… удивительной. Она уже давно умерла… – Диане хотелось бы остановиться на этом, но что-то заставляло ее продолжить: – Я все еще тоскую по ней.
– А ваш отец женился еще раз?
– Он умер задолго до нее. Второй раз Ма-ма вышла замуж, – задумчиво ответила Диана.
Джонни проворчал что-то. Диана хотела объяснить, что повторный брак после смерти супруга свидетельствует о здравом рассудке. Тот, кто остается жить после скорбной утраты, должен вернуться к нормальной жизни, готовый начать все сначала. Но хоровод темных мыслей закружился в ее голове: она не могла сказать ему ничего утешительного, хотя и сама больше всего в этом нуждалась, потому что повторное замужество Ма-ма не было удачным.
– Вы были счастливы в детстве? – спросил Джонни. – Правда?
«Да, Джонни, я была счастлива. Окружена любовью, защищена от всех напастей. Я летала в раннем детстве на волшебном ковре-самолете. Ба-ба умер, когда мне было четыре года. Волшебный ковер разбился о землю. Больше он не взлетел».
– Мы с матерью были очень близки, – ответила Диана, удивляясь себе. Возможно, она пыталась найти защиту от демонов: тех, что, как ей казалось, прятались за каждым деревом, растущим вдоль дорожки, по которой они поднимались; на дорожке не было ни души. – Настолько близки, что, когда она умерла, мне показалось, что я тоже умру.
Джонни сжал ее руку.
– Я любила ее, – вырвалось у Дианы, – так… так… сильно.
Она внезапно остановилась посреди дорожки, и из ее глаз полились слезы. Это были не просто слезы. Это был вопль души, все вырвалось наружу: тяжкая грусть, одиночество, чувство обиды – все то отчаяние, от которого она так и не смогла избавиться после смерти матери.
Мальчик смотрел на Диану, не мигая, широко открытыми глазами. Он взял обе ее руки в свои и гладил их боязливо, как будто не был уверен, что ей это приятно. Его чуткость и забота согревали ее.
Этот мальчик ей очень нравился.
– Нельзя тебе смотреть, как я плачу, – шмыгнула она носом. – Учительница не должна плакать. Это непедагогично.
– Вы милая, – поспешно возразил Джонни.
Некоторое время они простояли молча. Потом Джонни предложил: «Бежим!» И в следующую минуту Диана осознала: он с силой тащит ее вверх по дорожке, а она что-то кричит, протестует. Но он сильнее ее… «Как я мечтала об этом, Ма-ма. С тех пор как ты меня оставила, я так хотела довериться другому человеку, тому, кто сильнее меня».
Они добежали до калитки, запыхавшись, споря о чем-то, задыхаясь от смеха. Обняв Джонни за плечи, Диана повела его в дом. Тогда она решила не только включить его в число своих пациентов, но и поблагодарить Фрэнка Баггели за то, что он направил к ней этого мальчика. А еще она решила, что, приехав домой, обязательно позвонит Эду и примет то приглашение на обед. Солнце еще не совсем скрылось за горизонтом. Небо сейчас казалось ей светлее, чем минуту назад. А воздух не казался ей таким уж холодным.
– Джонни, – сказала Диана, наклонившись к нему, – слушай меня внимательно. Я хочу, чтобы ты начал вести дневник.
Мне казалось, что Джонни – само совершенство. Так я думал, когда познакомился с ним. Единственный Настоящий Друг. О нем всю жизнь тосковала моя душа. Но мечтам моим не суждено было прожить и дня.
Очень долго я не мог двинуться с места. Не мог ни ехать, ни идти, не мог даже думать. Она перед ним плакала! И он взял ее за руки! «Вы милая», – сказал он. Черт побери, милая!
Очень трудно отразить на бумаге мои чувства…
В голове у меня бушевали громовые раскаты гнева и ослепительно сверкали молнии возмущения. Кровь стучала в висках, казалось, голова моя сейчас разорвется. Тело бил озноб, болели даже все кости.
Джонни не принадлежит мне: вот о чем я думал в отчаянии. Но в приступах гнева и отчаяния зарождалась уже ненависть. Я ненавидел доктора Диану, потому что она стала моей соперницей. И хуже того, много хуже… ненавидел Джонни. За его предательство.
Грехи искупаются только страданием, Джонни. Невыносимо тяжело получить отставку…
На следующий день Джонни валялся на кровати с книгой в руках. Но читать не мог. Ему казалось, что у него жар. Лоб был влажный. Может, он подхватил простуду – тогда не надо будет в понедельник идти в школу. Вот здорово!
Он лежал на верхней койке, глядел в окно и размышлял над тем, что ждет его в новой школе. Джонни побаивался ребят своего возраста. Они дразнили его. Без всякой причины, просто так. И учителя – тоже. Он был в пятом классе и очень старался. Разве он виноват, что у него не все в порядке с произношением. С чтением все в порядке. Джонни любил читать. И разве так уж важно произношение? Мисс Харви в его прежней школе как-то рассказывала, что у всех великих писателей прошлого были нелады с произношением.
Папа помогал ему по математике. Беда только в том, что у него никогда не хватало терпения. А Джонни не удавалось схватить все на лету. Поэтому большей частью Джонни только притворялся, что все понимает. Даже если не мог ни в чем разобраться. Так меньше ругани.
День был теплый и облачный. Подходящий денек, чтобы спокойно сидеть и пить лимонад. В доме – тишина. Николь, должно быть, спит: она любит подремать в это время. В любом случае его проблемы – не ее забота. Доктора Цзян – да. С ней Джонни поболтал бы с удовольствием, но ее не было рядом.
Все утро Джонни провел за новым дневником. Он испытывал странные ощущения. Доктор Цзян тогда спросила, нет ли у него маминой фотографии. У него ведь их полно. Раньше он только подолгу рассматривал их. Теперь решил: одну самую любимую он будет носить в кармане рубашки, поближе к сердцу. Раньше было слишком больно смотреть на нее. Теперь он хотел, чтобы эта карточка была всегда при нем. Чтобы в любую секунду он мог взглянуть на нее.
Джонни все еще смотрел в окно, туда, где заросшая травой лужайка спускалась к ограде. За калиткой появился кто-то и помахал Джонни рукой.
Некоторое время мальчик еще лежал, опершись на локоть и никак не реагируя на этот жест. Потом понял, что человек махал ему. Проворно спрыгнул с койки и подошел к окну: любопытно, как этому парню удалось увидеть его?
Это был Тобес.
Здорово! Тобес был забавным, таинственно-забавным. И это очень устраивало Джонни, который обожал все таинственное. Пошарив в карманах своей куртки, Тобес вытащил какие-то палочки и стал ими жонглировать. (Джонни до сих пор не знал ни одного человека, кто умел бы жонглировать.) Пожонглировав немного, он развернул одну палочку и стал есть. Сладости! Если напрячь зрение, можно даже рассмотреть цвет обертки. Она коричнево-белая. Сникерсы. Его любимые!
Тобес жестами звал его к себе. Джонни уже не ощущал слабости, только голод. Прижав палец к губам, он крадучись пошел взглянуть на Николь. Прикрыв от света глаза темными кружочками, она лежала на своей кровати. Похрапывала. Ну, не то чтобы храпела, но дышала как-то шумно, неприятно.