Солнце уже садилось, воздух становился все прохладнее. Люди начали расходиться, не дожидаясь конца выступлений. Наконец Николь позвала:
– Пошли домой. Мне надо готовить обед.
Они побрели обратно по дорожке, которая вела в Корт-Ридж. Джонни все еще чувствовал себя не в своей тарелке. Николь, очевидно, заметила это, так как взяла его за руку и поинтересовалась, что с ним.
– Переживаю за всех мертвых, – объяснил ей Джонни после паузы. Не нужно втягивать в это дело Тобеса.
Николь немного подумала, потом сказала:
– Они умерли, Джонни, им уже все равно, что случится с их телами.
– А как же тогда с духами?
Поздно сообразил. Уже проболтался.
– Джонни, никаких духов нет. Ты же знаешь.
– Наверное – нет. Только…
– Только – что? – повысила голос Николь.
– Если бы духи существовали… тогда был бы дух-хранитель, разве нет? И он заботился бы о них, он мог бы остановить строительство, верно?
Николь долго не отвечала. Наконец заговорила:
– Нет никаких духов, Джонни. Следовательно, не может быть и духа-хранителя.
– Но я…
– Что?
Николь остановилась. Джонни тоже остановился. Он чувствовал, что мачеха смотрит на него, но не отрывал взгляда от дорожки. Она подняла его голову за подбородок.
– Что ты собирался сказать? – спросила она.
– Я… видел его, – нерешительно ответил Джонни. – Кажется.
Николь некоторое время молчала. Потом произнесла:
– Послушай, Джонни, я не знаю, что ответить тебе, как объяснить. Честно говорю: не знаю. Но знаю вот что: доктор Цзян должна услышать то, что ты только что мне рассказал.
– Верно.
– Обещаешь рассказать ей?
– Обещаю.
– Вот и хорошо.
Они пошли дальше, держась за руки, как друзья. Закатное солнце удлиняло их тени, которые сбоку следовали за ними, как еще два человека без лиц. Вдруг Николь сказала:
– Знаешь, о чем я думаю? Пора нам устроить вечеринку.
Напряжение возрастает.
Три дня прошло после моего последнего занятия с доктором Дианой. Сейчас позднее утро. Только что в очередной раз закончил читать записку Джулии к ней, ту, которую вытащил из ее стола.
На улице обычный шум, ничего особенного не происходит. Подъехала машина, хлопает дверца… и что это? Собираюсь положить записку в коробку доктора Дианы (напомнить себе – завести каталог) вместе с теми сведениями, которые были на экране ее компьютера. Я записал их по памяти, слово в слово, потому что этот список интригует меня, сам не знаю почему, просто интересно, ясно?
Итак, проходя мимо окна, выглядываю, а там, на тротуаре, стоят два человека и смотрят, задрав головы, на мое окно. Копы. Инстинкт никогда еще не обманывал меня, если дело касалось полицейских. Никаких сомнений: это – копы.
У них ко мне не может быть никаких дел. Однако они заходят в дом. Тяжелые шаги на лестнице, неуклюжие шаги. Неприятное ощущение охватывает меня, неприятное.
Первым делом набрасываю полотенце на провод, которым моя комната присоединяется к электросети Парадиз-Бей: боюсь, что этих посетителей хватит кондрашка при виде моего колдовства с электричеством. Покрывало, к моей досаде, прикрывает коробки, но только наполовину. И вообще покрывалу полагается быть на постели, верно? И если они увидят, что оно прикрывает какие-то подозрительные предметы на полу…
Мои приготовления прерывает стук в дверь, предшествующий незаконному вторжению. Полагалось бы дождаться моего согласия. Но они все равно войдут. И я не возражаю, потому что все, что они обнаружат сейчас, не может быть предъявлено в суде в качестве доказательства. Но чтобы все-таки задержать их вторжение, говорю:
– По закону, джентльмены, полагается дождаться, когда хозяин скажет: «Входите». У вас ведь нет разрешения, которое дает право входить без стука?
Сразу видно, какой из этих полицейских плохой, а какой – хороший. Хороший улыбается, показывая свою оловянную бляху. Второй одаривает меня сердитым взглядом. У хорошего густые светло-каштановые волосы, честное лицо и до блеска начищенные ботинки. Ему бы потерять малость веса. Его confrère[46] (это по-французски) мог бы потерять тонну веса, и никто не заметил бы. От второго воняет несвежим бельем, дешевым табаком. На пиджаке – снежные хлопья. Нет, простите, перхоть.
– Извините, – говорит мистер Обаяшка, – но дверь была приоткрыта. Я – детектив Эдвин Херси, это – детектив Лео Сандерс. А вы – Тобиас Гаскойн?
– Да.
– Если вы не возражаете, хотелось бы задать вам несколько вопросов.
Пока обмениваемся любезностями, наблюдаю за Хряком (которого считаю confrère), он сует свое рыло во все углы, очевидно, ищет трюфели. Этакий жадина. Представить только себе этого парня на унитазе с тяжелым запором, кошмар!
– Вам не кажется, – говорит мистер Эдвин, – что громкость можно было бы уменьшить?
«Голландец», должен признать, заполняет значительную часть акустического пространства моей комнаты.
Прекрасная мелодия, прекрасная… но не для этих двоих. Подхожу к лазерному проигрывателю. Хряк ворчит:
– Ага, выключи-ка эту дрянь…
Хотел было отказаться от своего намерения уменьшить громкость, но в конце концов решаю охладить свой пыл.
– Спасибо, – благодарит Эдвин Херси, воспитанный человек. – Мы хотели бы расспросить вас о двух юношах, которые пропали несколько месяцев назад. Хэл Лосон и Ренди Дельмар. Эти имена вам знакомы?
– Нет, сэр.
– А как насчет Рея Дугана? – спрашивает Хряк.
– Кого?
– Парня, которого убили несколько месяцев назад. Может, читали об этом?
Щелчок в памяти! Экран компьютера у доктора Дианы. Рей Артур Дуган. 25 апреля.
– Кажется, что-то слышал, – говорю я. – Действительно, припоминаю: кто-то из ваших приходил уже и задавал мне тогда кучу вопросов.
– Угу. А что касается Дженсена, знакомо это имя?
Щелк, щелк, щелк. Снова экран компьютера у Дианы: Карл Дженсен. 4 июля.
– Его тоже убили?
– В субботу ночью, четвертого июля, на прошлой неделе. Знаешь что-нибудь об этом?
– Только то, что было в газетах.
– А где ты был (это Хряк говорит) в ночь на четвертое июля?
Притворяюсь, что задумался.
– Кажется, – говорю осторожно, – я был у Харли Риверы, его забегаловка неподалеку от Пойнт-Сола. На вечеринке. Обычно по субботам там собирается народ, n'est-ce pas?[47]
– Эй! Посмотри-ка сюда! – слышу голос полицейского.
Оборачиваюсь. Детектив Сандерс с восхищением указывает пальцем на мою офицерскую форму. И, должен сказать, выглядит она великолепно: я нашел какой-то порошок и почистил им тесьму нашивок на рукавах и ремень, а китель цвета хаки и брюки прошли сухую химчистку. Кожаные коричневые ботинки тоже блестят.
– Мой отец носил похожую, – задумчиво говорит детектив Грязный Хряк.
– Ну и что? – задаю вопрос. В голосе – вызов.
Он поворачивается. Мои интонации подсказали ему, что он задел меня за живое: он хочет знать, в чем дело. Не люблю разговоров об отцах. Какого черта, скажите на милость, почему меня должно волновать, что носил его сраный отец?
– Ну, тебе эта форма будет к лицу, – ухмыльнулся Хряк. – Вместе с этой губной помадой, хе-хе-хе, погляди-ка, что я нашел.
Он держит в руках губную помаду доктора Дианы, ту самую, которой она никогда не хватится; я беспечно бросил ее на постель.
– Черт побери, чем вы занимаетесь? – ору я. – У вас есть разрешение на обыск или как? Отвечайте.
Они смотрят на меня оценивающим взглядом, как будто я зазывала, а они – парочка опытных завсегдатаев, которым некуда спешить.
– Положите это на место, – говорю я. – Пожалуйста.
Хряк кладет помаду обратно, но не сразу, а заставив меня подождать.
– Обидчивый, – говорит он, – чего это ты?