Если бы я тогда не стал с ним спорить, мы бы остались друзьями. Но мы стали врагами. Чубайс посмотрел на меня как на полного мудака, поняв, что меня не заинтересовал намек. Я сказал:
— Пойдем к Егору.
Чубайс позвонил помощнице Гайдара, узнал, что тот на совещании у президента, встал, накинул плащ на мятую рубашку, и мы пошли под мокрым снегом в Кремль. Времени было одиннадцать. Я первый и последний раз был в приемной Ельцина. На неудобном жестком диване сидели Виктор Харченко и Альфред Кох. Толстый и тонкий. Тарапунька и Штепсель. И с диким напряжением смотрели на Чубайса. Было видно, что они испуганы не на шутку. Открылась дверь, вышел Гайдар. Втроем мы прошли в угол приемной, в какую-то комнатку адъютантов.
— Егор, это Дима из Петросовета. Требует казнить Харченко. Там действительно полная ахинея, театр абсурда и одна нелепость на другой. Но я считаю, что отменять распоряжение Госкомимущества нельзя. Это может стать опасным политическим прецедентом. Дима не согласен и хочет твоего решения.
Гайдар уже потом, через десять лет после той истории, когда его помощники договорились, что я буду готовить его к публичным выступлениям и научу смотреть в камеру, рассказал мне ту историю. Они с Чубайсом убеждали Ельцина, что нельзя отменять никакие решения правительства и ведомств, если они были ПОЛИТИЧЕСКИ ВЕРНЫ. И убедили, хотя Борис Николаевич все время твердил, что так нельзя, неправильно, люди не поймут, да и вообще, справедливость — наше ремесло. И накануне было совещание экономического блока, где было принято неофициальное решение: НИЧЕГО НЕ ОТМЕНЯЕМ, власть не должна признавать свои ошибки, власть должна быть СВИРЕПОЙ.
Тогда, в 1992 году, в адъютантской комнатенке и. о. премьер-министра России Егор Тимурович Гайдар устало сказал мне следующее:
— Я всецело поддерживаю мнение Анатолия Борисовича. Петросовет мы уважаем. Если хотите, можете поговорить с Дедом. Но только завтра, сегодня он устал, уже поздно.
Мы вышли в приемную, открылась дубовая дверь, и нам почти в объятия выпал Ельцин, поддерживаемый Коржаковым[41]. Кох и Харченко вскочили по стойке смирно. Два адъютанта в форме морских полковников синхронно шикнули на них, Борис Николаевич двинулся на заплетающихся ногах к лифту, Чубайс кивнул Коху: мол, не ссы, все в порядке, — и молча, не прощаясь, направился в краснодорожковый коридор. Гайдар замешкался, протянул мне потную руку и на ходу выдавил:
— Извините, коллега, привет Петросовету.
Мы остались вчетвером с Харченко, Кохом и дежурным адъютантом в форме ФАПСИ[42]. Я спросил, может ли он мне помочь с машиной и билетом на «Красную стрелу»[43]. Пунцовый от напряжения Виктор Иванович вдруг мило сказал:
— Зачем вам билеты, у нас есть машина и свободное купе, мы довезем. Правда, Фредди?
Кох на полном серьезе ответил, имея в виду меня:
— Я с этой гэбэшной сукой не поеду!
И тут Харченко сильно, по-настоящему, ударил его по жилистой шее:
— Молчи, дурак!
И мне:
— Извини, молодой он, глупенький еще! Поедешь с нами?
И я согласился. В тот вечер в Кремле я все понял. Это был момент истины. Мечтавший о большой карьере, грезивший какими-то важными, как мне казалось, обязанностями и делами, ощущавший себя причастным к великому историческому делу спасения страны от мудаков и подонков, я за считаные секунды понял, что это уже в прошлом. Вся эта мизансцена: пьяный в стельку президент моей страны, трясущийся от стыда премьер, ядерный чемоданчик в руках невозмутимого полковника, вице-премьер, говорящий о том, как создавать класс собственников из уебков, толстый жулик, разоряющий торговый флот моей страны, в компании с молодым говнюком из мэрии… Нет. Мне в ту секунду открылась грустная истина. Такое происходит, наверное, у тибетских монахов, медитирующих в темноте своих храмов на рассыпанные рисовые зерна. Я все понял, правда.
Через восемь лет, стоя в траурном карауле у гроба Собчака, я оказался рядом со Степашиным и Чубайсом. Толя сделал вид, что со мной незнаком. Степашин тоже как-то очень аккуратно избежал разговоров. Впрочем, тогда его прочили в губернаторы Петербурга, а он рассчитывал на совсем другую карьеру, видя себя президентом. Но это тоже совсем другая история. Больше с Чубайсом я не встречался. И честно говоря, как-то не хочется. Хотя фигура, конечно, историческая. В 1998 году Путин мне всерьез говорил в очень частной беседе, что считает его самым достойным хозяином Кремля. Сейчас, наблюдая за политикой самого Путина, особенно после 2004 года, я понимаю: заветы Анатолия Борисовича реализованы. Все идет по плану. И никто не ушел обиженным. Кроме таких, как Харченко и Кох. Но ведь сами виноваты. Не оправдали возложенного доверия.
41
Александр Коржаков — генерал-лейтенант КГБ, начальник службы безопасности Бориса Ельцина. Впоследствии написал несколько нелестных книг про своего босса.
42
ФАПСИ — Федеральное агентство правительственной связи и информации. В настоящее время слито с ФСБ.
43
Поезд Ленинград — Москва, считавшийся самым комфортабельным и быстрым, имел в СССР сакральное значение, так как именно на поезде с таким названием советское правительство во главе с Владимиром Лениным переехало из Петрограда в Москву.