Весь такой подход озадачивает, сбивает с толку. Официальные представители режима будут отрицать какую-либо враждебность к Западу, которая (как они говорят) была бы несовместима с традиционным дружелюбием и доверием, демонстрируемым русскими по отношению к иностранцам. К сожалению, доказательства указывают в другом направлении, служа дурным предзнаменованием для отношений России с внешним миром в будущем.
Русофобия и западофобия (страх перед Западом)
Поиск идентичности в России продолжается, не на высоком уровне абстракции, как это было двести лет назад, но все еще с большой страстью. В основе этого поиска лежит убежденность в том, что Россия — не Европа, и что существует гигантский заговор, направленный на уничтожение России. Сопровождается это другим набором верований, что все, что в России пошло не так, как надо, это вина иностранцев; идея, что русские тоже могут быть ответственными, является чуждой и неподобающей. Благодаря такому менталитету у России вовсе нет потребности даже задуматься о хотя бы небольшой самокритике.
Интеллектуальные корни этих взглядов происходят из воздействия немецкого романтизма, который совпал с войной против Наполеона и резким усилением национализма в Европе. Немецкая романтическая школа имела огромное влияние в России, и ни один философ не был здесь популярнее Фридриха Шеллинга, которого почти считали российским философом, так же как Фридрих Шиллер, как думали, был российским поэтом. Среди корреспондентов Шеллинга был Федор Тютчев и Сергей Уваров, будущий министр просвещения и автор известной «триады» («православие, самодержавие, народность»). Шеллинг был философом с широким кругом интересов, в значительной степени ответственный за идеи «национальной души» и мировой души («anima mundi»). Эти понятия, в свою очередь, уходят еще намного дальше и имели отношение к тому, что Шеллинг назвал «духом природы»; но они также могли быть применены и к политике. В случае России они привели к мессианству и вере в явное предначертание. Это дало славянофилам новый импульс. Константин Аксаков писал, что Запад (западная душа) была истощена и в состоянии упадка. Совесть была заменена законом, внутренние побуждения — регламентом. И исторической задачей России было продолжить свой поиск национальной идеи с того места, где Запад пошел в неправильном направлении.
Такое разочарование не было, однако, ограничено правыми и славянофилами. Александр Герцен приехал на Запад полный восхищения и хотел следовать по западному пути, но уже через несколько лет им овладело разочарование. То же самое произошло с Михаилом Бакунином, который приехал в Берлин убежденным западником. Но первым, что он увидел на стене какого-то здания, был гигантский прусский орел, а под ним надпись, объявляющая, что это была мастерская портного. Надпись гласила:
Это означало: «Под твоими крыльями я могу спокойно гладить».
Но Бакунин и его друзья приехали на Запад не для того, чтобы спокойно гладить. Они ненавидели прагматизм.
От этого вида разочарования оставалось только один или два шага до дистанцирования от Запада и до поиска национальной идеи. Большую часть времени русская интеллигенция не могла решить, двигалась ли их страна к блестящему будущему или же неслась к катастрофе.
Они не были готовы полностью оставить надежду. Славянофилы, такие как Иван Киреевский, заявляли, что они все еще любят Европу. Но многие полагали, что только Россия все еще была в рассвете своих сил в возрасте зрелости, хотя даже очень рано, еще во времена Михаила Лермонтова, были страшные предчувствия:
Подобные предчувствия появлялись и в европейских странах, но насколько серьезно их нужно было воспринимать? Это была эпоха великого смятения и неразберихи, не только среди русских, но также и среди тех, кто пытался понять Россию издалека. Русская интеллигенция задавала вопрос: должны ли мы держаться Европы или оставить ее навсегда?