Конечно, это специально для меня. И я оцениваю. Почему бы не сделать человеку приятное? И Тане, действительно, очень приятно, и она вся светится, как ее бриллианты, от удовольствия самопрезентации себя, новой, перед старой подругой.
Дальше мы быстро выпиваем чай – мы обе спешим – и расстаемся.
– Давай только не на десять лет? – предлагает на прощание Таня.
– Постараемся, – отвечаю и думаю, спускаясь по лестнице, что в путинское время все, действительно, стали встречаться чаще. Имею в виду – старые друзья. У нас был период, в «позднем Ельцине», когда все были страшно заняты самовыживанием и зарабатыванием денег, когда не звонили друг другу годами, стесняясь кто бедности, кто богатства, когда многие навсегда уезжали за границу, когда многие пускали себе пулю в лоб от невостребованности, когда нюхали кокаин от гадости совершенных поступков… И вот теперь вроде бы все, кто выжил, собираются вместе. Чаще, чем раньше. Общество заметно структурировалось, и появилось свободное время…
Через неделю я должна была быть на пресс-конференции по случаю выборов куда-то. По-моему, в городскую Думу – на освободившееся место. И там я встретила Таню – совершенно неожиданно для себя. Хозяйки супермаркетов в нашем уже достаточно структурированном, опять клановом, как при советском строе, обществе на политические пресс-конференции не ходят.
Таня явилась миру журналистов, строго выдержав стиль, – в классическом черном деловом костюме и без единого бриллианта. Был и Давид. И он тоже был высшего качества – безукоризненно исполнял роль Таниного делового секретаря, скромного и не взыскательного. Никаких «девчонок» в помине.
Я сидела там, где журналисты. Таня оказалась по другую сторону баррикад. И ей даже дали микрофон – последней из выступающих. Таня оказалась кандидатом в депутаты городской Думы. Она рассказала журналистам, мне в том числе, как она понимает проблемы бездомных в Москве, и пообещала бороться за их права, если избиратели окажут ей честь и выберут депутатом Законодательного собрания.
– Господи, зачем тебе это? Ты и так богатая? – спросила я Таню после пресс-конференции.
– Я же тебе уже объясняла – хочу быть еще богаче. Тут же все очень просто: не хочу платить взятки нашему депутату.
– И в этом вся причина?
– А это немало, между прочим. И это примитивный менеджмент. Ты просто не понимаешь, какой теперь уровень коррупции. Бандитам времен Ельцина и не снилось. Стану депутатом – «минус» один «налог». Поверь, он не такой уж маленький.
– А почему ты взяла тему защиты именно бездомных? – Мы перекочевали в дорогое французское кафе по соседству – кафе выбрала Таня, я в такие не хожу, дорого.
– По-моему, выгодно смотрюсь на таком фоне. К тому же я действительно могу им помочь выкарабкаться – я же знаю, как выкарабкиваться.
– А зачем на пресс-конференции, в конце, говорила о Путине? Как его любишь, уважаешь, веришь в него? Это тебя твои имиджмейкеры надоумили. Дурной же тон…
– Нет, не дурной. Так теперь положено. Я и сама знаю, без имиджмейкеров. – Таня запнулась на этом сложном английском слове, перекочевавшем в наш язык вместе с новой жизнью. – Если не скажу про Путина, завтра ко мне в магазин придет наш районный фээсбэшник и скажет, что я не сказала то, что все говорят… Так мы, бизнес, теперь живем.
– Ну придет, ну скажет… И что с того?
– Ничего. И потребует взятку.
– За что?!
– За то, что «забудет» то, что я не сказала.
– Слушай, а тебе все это не надоело?
– Нет. Если надо будет поцеловать Путина в задницу, чтобы получить еще пару магазинов – я поцелую.
– А что значит – «получить»? Ты же их покупаешь? Платишь – и все?
– Нет, теперь по-другому. «Получить» – значит заработать у чиновников право купить магазин за свои же деньги. Русский капитализм называется. Мне лично нравится. Когда разонравится, куплю себе какое-нибудь гражданство – и пока…
Мы расстались. Таня, конечно, стала депутатом. Говорят, неплохим, душевным, ратующим за московских бедных, организовала еще одну столовую для бездомных и беженцев. Купила еще три супермаркета. И часто выступает по телевидению с речами, прославляющими нынешние времена. Недавно звонила, попросила написать о ней статью, я и написала – вот эту, которую вы сейчас читаете. Таня попросила почитать до публикации, ужаснулась и сказала: «Все правильно» – но запретила публиковать в России до ее смерти. Я пообещала.
– А за границей?
– Ради Бога. Пусть знают, чем наши деньги пахнут.
Вот я и публикую.
Миша
Миша был мужем Лены, моей давней подруги, лет с семи, со школы. Лена вышла за него, когда они учились в институте. И это было очень давно, в конце 70-х. Миша был тогда очень умный и талантливый парень – переводчик с немецкого, синхронист уже в Институте иностранных языков, перспективный в высшей степени, после института его рвали на части, предлагая прекрасные места работы, что тогда встречалось редко.
Так Миша попал в Министерство иностранных дел. И это было очень престижно – в советские времена, особенно в их поздний период, редко какой мальчик без связей попадал в такую закрытую корпорацию, как наш МИД. А Миша был без связей – его воспитывала бабушка, простая уборщица. Мишина мама очень рано и скоропостижно умерла от рака мозга, когда мальчику было только четырнадцать лет, а папа тут же покинул осиротевшую семью ради другой женщины.
И вот Миша – в МИДе. Мы очень дружим. Мы вместе ездим на пикники. Поедаем в лесу шашлыки, приготовленные на костре, и счастливы. С Леной мы и так близкие люди, но очень хочет дружить и Миша.
Основа наших отношений необычная – у меня двое маленьких детей, когда Миша приезжает, он может просто подолгу смотреть на них или с явным восторгом наблюдать за ними, какими бы глупостями те ни занимались, разговаривать с ними и часами играть с ними.
Все друзья знают: Миша очень хочет детей, он на этом помешен. Но моя подруга Лена – талантливый лингвист пишет кандидатскую диссертацию, и рождение ребенка все откладывает и откладывает на потом, когда получит степень кандидата филологических наук.
Миша от этого сильно нервничает, и то, что у них нет детей, потихоньку становится его комплексом – Миша начинает страдать и мучить всех вокруг, но прежде всего Лену, однако Лена – женщина с крепким характером, и если что решила, ни за что не уступит. Решила сначала защититься и получить степень кандидата наук, а уж потом забеременеть – значит, так тому и быть.
Лена-то решила – а Миша запил… Держался-держался – и слетел с катушек. Сначала он пил понемногу, – и все лишь посмеивались и подтрунивали над ним. Потом возлияния стали занимать по нескольку дней, с уходами в неизвестном направлении и ночевками Бог знает где. Еще позже – по неделям. Лена сдавалась – уже и готова была поступиться принципами, недописав диссертацию… Но как можно рожать от постоянно пьющего мужчины?…
А тут уже и новые времена наступили: Горбачев, Ельцин, и Мишу только потому не увольняли за хронические запои (при коммунистах бы – моментально), что некем было заменить, – все кадры, владеющие языками и имеющие опыт работы «по ту сторону» железного занавеса, в стране стали вдруг на вес золота и разбегались из МИДа от безденежья – по вновь возникающим коммерческим фирмам и представительствам иностранных компаний. Мишу туда, конечно, уже не звали, хотя немцы были первыми, кто ринулся на российский рынок, и переводчики с немецкого стали персонами номер один.
Впрочем, работа в МИДе для Миши тоже уже шла на дни – его увольняли. Как-то очень поздним вечером самого конца 96-го года, в декабре, когда мороз был под тридцать, в дверь позвонили – это была Лена в ночной рубашке на голое тело. В Москве так не ходят, уверяю… И тем более Лена – всегда очень ухоженная, уравновешенная, воспитанная и интеллигентная дама. Одна Ленина нога была босая, как у какой-то последней бездомной; на другой – наполовину расстегнутый сапог, голенище которого болталось, как флаг. Мою подругу трясло, будто она провалилась под лед и ее только что достали из полузамерзшей воды. Лена была насмерть чем-то напугана, и шок не давал ей понятно изъясняться.
– Миша… Миша… – повторяла она, как робот, говорящий одно слово, и продолжала рыдать в голос – совсем на себя не похоже, не останавливаясь и не замечая окружающие ее обстоятельства и людей.