Или вот другой пример, уже из мирного времени… Впрочем, зачем мне печалить господина. Я иногда задумываюсь о жизни и прихожу к выводу, что не стоит человеку жить, даже если он делает добро и не грешит, — ведь само его существование умножает зло и ведет к греху, потому что его сотоварищи еще не достигли его уровня и потому они попросту обязаны — как со своей стороны, поскольку они дурны, так и с его, поскольку он хорош, — причинять ему зло. Но подождите немного, милостивый господин, я слышу, что тетя меня зовет. Я сейчас же вернусь…»
Глава шестьдесят седьмая
Улица детства
Я не стал ждать, пока он вернется, этот Лейбче. Когда он ушел к Гинендл, я вышел и опять направился на левую сторону Стрыпы, к тому дому, где жил в детстве с отцом, с матерью, с сестрами и братьями. Меня с утра тянуло туда, но сначала я встретил Ципору и задержался с ней, а потом этот Лейбче… И хотя он так и не рассказал мне о несчастьях мирного времени, в душе моей не было радости. В наши дни, рассказывают тебе о военных временах или о мирных, все одинаково грустно.
Улица, по которой я шел, в старину была воплощением покоя. В начале ее стояло здание почты, в середине — гимназия, а в конце — женский монастырь, в котором был небольшой госпиталь, окруженный огромным садом. Между этими зданиями тянулся ряд маленьких домов, смотревших на Стрыпу, а напротив почты, в тени акаций, стояли несколько зеленых скамеек, и туда приходили городские интеллигенты, почитать газету в тишине. А по вечерам парни с девушками гуляли там до самой полуночи и еще часок-другой прихватывали, если хотели.
Теперь скамейки исчезли, деревья были срублены, большинство домов вдоль Стрыпы лежали в развалинах, и городские интеллигенты поумирали. Ничего не осталось от былого покоя, кроме самой Стрыпы, которая, как обычно, текла внизу. Это была та река, в которой я купался в детстве и над которой зажигал свечу в первую ночь слихот[264], чтобы посветить душам утонувших в ней, — пусть увидят эту свечу, если встанут на молитву о прощении, и остерегутся злых духов, которые попытаются прилепиться к ним. А поскольку скамеек не было и негде было посидеть над рекой, я пошел к тому дому, где жил в детстве.
Все дома на этой улице стояли в одном ряду, а наш дом немного выбивался из ряда, потому что стоял чуть глубже, подальше от улицы, и к нему нужно было подниматься по каменным ступеням. Перед домом лежала большая каменная плита, а за домом возвышалось нечто вроде пригорка, за которым мир для меня кончался. Там я в детстве выкопал себе маленькую яму, вроде ямы Асмодея[265], а на плите перед домом я играл со своим маленькими соседками в мяч. Это была не того рода игра, в которые обычно играют мальчики, те игры основаны на рассказах из Писаний — например, о падении стен иерихонских или о сражении Давида с Голиафом, — тогда приходилось много махать руками, бегать и волноваться, потому что мяч, когда ты позволяешь ему лететь, внезапно становится твоим господином: хочет — катится туда, хочет — падает сюда, и ты никогда не уверен, что он вернется в твои руки.
Когда же это я перестал играть с девочками? По-моему, это случилось в тот день, когда я побежал за мячом, а одна маленькая девочка побежала за мной, и моя рука коснулась ее руки, и мое лицо покраснело, и я понял, что в этом есть что-то неправильное. Я отбежал от нее и стал играть один. Как-то раз учитель увидел, как я играю. Он сказал: «Зачем тебе играть в мяч? Если этот мяч тебе нужен, почему ты его бросаешь, а если ты его бросил — почему ты за ним бежишь? Не иначе это твой дурной инстинкт соблазняет тебя гоняться за ним. Так не поддавайся своему инстинкту».
Не знаю, то ли картинки, сохранившиеся в памяти, предваряют то, что видят глаза, то ли видимые воочию картины вызывают соответствующие картинки из памяти, но каждый раз, как я вижу этот дом, ко мне приходят одни и те же воспоминания. Однако на этот раз воспоминания победили то, что я видел. Ибо хотя я стоял перед домом, широко открыв глаза, его заслонял вид того же дома, каким он был в те времена, когда в нем жила наша семья. Мы — на нижнем этаже, а хозяин с сыном — на чердаке, в праздничной сукке. Лучшего хозяина нельзя было бы придумать. Как жаль, что ему не довелось прожить всю жизнь в своем доме и что дом этот забрал себе доктор Цвирн! Вот — в чем не преуспел Якубович, в том преуспел Цвирн.
264
265
Яма Асмодея — яма, из которой, по преданиям, насыщает жажду князь демонов Асмодей; в известной еврейской легенде рассказывается, как посланник царя Соломона сумел перехитрить и заковать Асмодея, подменив воду в его яме вином.