“социализм”? Ребята подрастут, выбросят финки, начнут делить имущество, нажитое рабским трудом пятилеток”.
“А Вадим? Он же никогда не ходил с финкой”.
“Тот тем более своего не упустит. Их будет много, таких Вадимов – заколышется, зашелестит долларами новая буржуйская Русь!”
“Ну и пусть жируют на здоровье. В России полно бесхозного добра!”
“Дело не только в собственности. Я, дорогой товарищ пионер, читал
Маркса, но так и не понял, к чему наш главный вождь там клонит.
Вадимы сплотятся, создадут новую капиталистическую идеологию, по которой люди еще сотню лет будут жить по волчьим законам. Они отменят двадцатый век и вычеркнут его из истории. А век, товарищи, был воистину пролетарским – век надежды!”
КАКОЙ-ТО ПАРЕНЁК
В тот вечер тощий хулиган скучал, поглядывал на танцующих, поигрывая финкой с наборной ручкой. Когда его вызвали из ДК трое пьяных балбесов, Стриж оживился – хоть что-то сегодня произойдет!
Вадим, крепко пьяный, сказал: выведи какого-нибудь “фраера”, хочется кулаки почесать… Его приятели сонно кивали, покачивались -
“пацаны-колотуны”, кулаки в карманах.
“Сделаем!” – воскликнул Стриж, довольный тем, что “золотая молодежь” нуждается в его услугах. Вернувшись в фойе, подошел к первому попавшемуся десятикласснику, уверяя, что того на улице ждет “краля”.
Парнишка, почуяв неладное, не хотел идти вместе с пьяным Стрижом, мнущим слюнявую папиросу в уголке ухмыляющегося рта.
“Иди, а то перо в бок…” – пригрозил на всякий случай Стриж, продолжая улыбаться, сверкнули железные “фиксы”.
Парень вздохнул, поплелся вслед за Стрижом. Завернули за угол, и
Стриж без всяких разговоров отвесил пацану оплеуху. Из кустов с хрустом выломилась троица, сбила юношу с ног, принялась колотить ногами.
Стрижа оттолкнули в сторону. Тот, видя, что дело оборачивается дурно, протрезвел, крикнул тонким голосом:
“Харэ, кореша! Бить ногами западло!”
Из его кармана выпала финка, ставшая позднее главной уликой. На пластиковой рукоятке было вырезано крупно “С-Т-Р-И-Ж”. Утром на затоптанной траве нашли также недокуренную папиросу “Беломорканал”.
И хотя анализа слюны в те годы делать не умели, Стриж на следствии признался, что папироса его.
В тот злополучный вечер он с трудом оттащил распалившихся хулиганов от скорчившегося на земле паренька.
“Вы что, грохнуть его решили?”
“Да нет, развлеклись маленько… Пойдем, корефан, водку пить, Вадим угощает!”
Вадим вытер остроносую туфлю правой ноги о траву, огляделся по сторонам, велел оттащить стонущего парня в кусты – очухается!
“Зря мы это… – озирался сын военкома. – Лучше бы чувака на дороге отдубасили, а этот хлипкий попался, кони может двинуть…”
“Ни фига ему не сделается, – хмыкнул сын директора молзавода. – Мы часто кого-нибудь метелим, и ничего…”
“У меня отец как-никак Первый! – хрипло бормотал трезвеющий Вадим. -
Люди узнают, как я тут развлекаюсь, в область донесут, отца с работы снимут, из партии исключат!..”
“Нужного человека не снимут…”.
“Идемте к колонке, руки мыть…”.
Стриж, слыша стоны, доносящиеся из кустов, сказал, что надо отнести парня в больницу, подбросить на порог, вроде бы он сам пришел.
Уставшей троице не хотелось тащить избитого через весь поселок, не терпелось залить душу водкой. Сторож местного ресторана мог выдать
Вадиму в долг по “ночной” цене хоть ящик.
Страшный слух по всему райцентру: убили!.. в кустах нашли!..
Отрезвевшая перепуганная троица пробралась тропинками в сарай
Стрижа, где тот ночевал летом.
Поначалу накинулись друг на друга:
“Ты его под дых с носка!..”
“А ты в ему в лицо подошвой…”
“Неужели он все-таки умер?..”
“Что же теперь делать?..”
“Ша, пацаны, умолкли!..”
Бледные лица, дрожащие ладони. Поглядывали то на Стрижа, то на Вадима.
Стриж молчал. Ему расхотелось изображать из себя уголовного
“авторитета”.
“Зачем мне ваша мокруха? – Стриж с трудом выдавливал слова, чувствуя себя со всех сторон липким, влажным, духовитым. – Говорил вам: хватит бить! А вы будто с цепи сорвались!”.
Он с трудом сдерживал злость.
“Думай, Стриж, думай! – произнес Вадим тихо, но отчетливо. – Ты ведь первым ударил, значит, ты и затеял драку. Кроме того, все видели, как ты выводил парня на улицу. Тебе и придется за все отвечать”.
“Почему же я? Это вы, звери советские, забили парня насмерть ногами.
Я отвесил ему всего лишь пощечину”.
“Вот тебе и пощечина… Думай, Стриж, думай!.. Мы тебя т а м не забудем. За решеткой будешь жить как король. И дадут тебе мало – адвоката московского наймем, наши паханы-родители денег не пожалеют”.
“Зачем это мне?”
“Объясняю: от статьи тебе не отвертеться. Кроме того, ты уже бывал т а м, Стриж!.. Где твоя финка?”
Стриж снял брюки с гвоздя, вбитого в стену, начал шарить по карманам. Финки не было.
“У настоящих корефанов давно стволы, а он все “перышком” поигрывает…”
“Ладно, я подумаю… – Стриж закрыл глаза. – А сейчас уходите отсюда!”
Ближе к полудню пришел участковый Гладкий, крепко взял Стрижа за руку: пойдем!
“Я ведь тебя предупреждала, что доиграешься!” – причитала мать.
Участковый дернул его за рукав и повел сажать в кутузку.
ВРЕМЕННОЕ ПОМЕШАТЕЛЬСТВО
Вадим даже не потрудился смыть пятна крови с заостренных носов модных туфель – их в то время называли “лодочками”. Прохор
Самсонович видел из окна своей комнаты, как сын выносит запятнанную одежду во двор, заворачивает в нее кирпич, обвязывает шпагатом и топит в бочке с дождевой водой.
“Конспиратор, понимаешь! – выругался мысленно Первый. – Что же он на сей раз натворил?”
Утром в его рабочий кабинет пришел начальник милиции Шкарин и доложил об убийстве десятиклассника. Убийца уже арестован – известный хулиган Стрижов.
Вечером того же дня Прохор Самсонович, войдя в дом, хлестнул Вадима ремнем, но стиляга даже не вскрикнул. Допросил его. Вадим отнекивался: пьянствовал, дескать, ничего не знаю. У него алиби – он был в ресторане соседнего городка, ездил туда на мотоцикле, его видела официантка Люся.
“Какая еще, понимаешь, Люся? – рассвирепел отец, и принялся лупцевать стилягу ремнем вдоль и поперек. – Я тебе покажу Люсю!”
В последующие дни Первый старался не обращать внимания на досадные слухи, будоражащие поселок.
В районе росли надои и привесы, повышалось плодородие полей, впервые в области по личной инициативе Прохора Самсоновича был проведен семинар по внедрению широкозахватных агрегатов. Механизаторы и агрономы ворчали – как в нашей местности применять широкозахватные агрегаты, если кругом холмы да овраги? Областное начальство опыт одобрило, но внедрять его не спешило. Пока шло следствие, Первый вел себя так, будто ничего не знает: собирал совещания, стучал кулаком по столу, требуя нужных результатов, словно бы не замечая позора, творящегося за его спиной.
Однажды во время проведения райпартхозактива с ним случилось что-то вроде истерики: он встал из-за стола, выкрикнул в зал несколько матерных, ни к кому конкретно не обращенных фраз, погрозил вдаль кулаком.
Партийно-хозяйственный актив оцепенел.
Наваждение не отступало, и Первый закричал тонким голосом, стаскивая со стола президиума зеленую, в чернильных пятнышках скатерть, – с грохотом свалился на пол графин и, расплескивая воду, со стуком покатился по доскам.
“Да отстаньте вы от меня со своими надоями и привесами! Что вы ко мне привязались? Какое мне дело до перевыполнения плана?”
На трибуне в этот момент находился очередной выступающий, сказавший в адрес районного руководства много лестных слов. Оратор очень перепугался, хотя его слова имели к выходке Первого лишь косвенное отношение.