— Вы думаете, сначала была чистота? — закричала она. — Никогда ее не было, никогда! Глупые люди!
Берт Уолдрун, драматург, зашипел. Хозяйка в джинсах, испугавшись, что вечеринка будет погублена — сзади у стены стоял стол с овсяными печеньями и пирамидой яблок, — жалобным голосом спросила:
— Но разве коммунизм не был когда-то прекрасной надеждой? Вначале? В идее? И вспомните, для всего прогрессивного человечества цели социализма по-прежнему живы…
Лидия отпустила тугую пружину смеха.
— Глупые американцы! — закричала она. — Советские дураки и то умнее! Мои ребята в команде умнее!
Варвара яростно зашептала:
— Сядьте! Вы срываете собрание!
— Коммунизм! — кричала Лидия. — Какой коммунизм? Наивные! Всегда был сказкой! Никакого коммунизма, никогда! Наивные!
Она стояла, задрав острый подбородочек и напряженно согнув руки в локтях — святая Жанна отрезвления, комиссар насмешки, образцовый советский цветок. Она никому не верила, ничему не верила. И привязана к родным местам не больше, чем пушистая головка одуванчика, готовая разлететься. Впервые племянница нравилась тетке почти так же, как удручала.
Среди ночи зазвонил телефон. Путтермессер выбросило из штурмового сна: волна за волной раскатывалась перед ней колючая проволока. Колючая проволока опутала ее квартиру; она затянула окна, отрезала кухню, протянулась по плинтусам в гостиную Лидии, окружила диван-кровать. С пересохшим горлом устремившись к воде, Путтермессер перепрыгнула проволоку, но зацепила голенью колючку. Кровь лилась по щиколотке и затекала между голыми пальцами…
Звонил Володя — не из Москвы, а с Сахалина. Сахалин — царская каторга, туда ездил Чехов, чтобы изучать условия жизни каторжан и ссыльных. Далекий остров в неведомом Охотском море, недалеко от Арктики, южным концом тычущий в раздраженное место Японии. Какой там Марс! Путтермессер повернулась в постели, прогнала дурной сон и прислушалась к тихой русской речи. На русском Лидия была совсем другая Лидия: в рококо блестящих трелей, слогов и вдохов она летала легко, как на трапеции. В русской оправе ее смех был другим смехом: он свободно вытворял свои штуки.
– До свидания, — прошелестела Лидия (это было как лукавая ласка) и положила трубку. — Володя хочет делать бизнес на Сахалине, — объяснила она тетке.
– А за это у вас не арестуют? Это не опасно? Женину бабушку…
Тут Путтермессер вспомнила, что бабушка Жени — и ее бабушка: старуха в черном платке выбрасывала копейки через дыру в кармане, чтобы обмануть безжалостных. В воображении Путтермессер мать ее отца снова и снова летела по твердому насту, летела вечно, как на кинопленке, склеенной в кольцо.
Жажда из сновидения погнала ее на кухню. Она налила чайник и поставила на стол две чашки. Окна, освободившись от стальных шипов, были черны. Была половина четвертого ночи.
— Ты ведь не о частном бизнесе говоришь? — сказала она. — У них это называется экономическим преступлением…
Лидия добродушно пожала плечом.
— Перестройка, — сказала она.
— Правда? И люди уже не боятся нарушать закон?
— Законы коммунистов, — отрезала Лидия. — Володя не боится!
— По-моему, ты говорила, что он собирался уехать. В Австралию.
— Сначала заработать много денег. Сначала Сахалин.
— Не думаю, что ты можешь купить на Сахалине кожаное пальто. Во всяком случае, с такими глубокими карманами, — сказала Путтермессер, разливая кипяток по чашкам.
В чашки был насыпан чай, кипяток принял цвет красного дерева — племянница без труда убедила тетку отказаться от пакетиков.
— Я куплю пальто в Америке. Дам Володе.
— Ты сейчас без работы, — мягко напомнила Путтермессер.
Пили чай. Лидия извлекла из кармана нового кожаного пальто полдюжины овсяных печений, спрятанных в тот момент, когда ее увольняла Варвара. Наполнение и освобождение карманов, кажется, было семейной традицией.
— Варвара дура, — сказала Лидия. Она по-детски откусывала печенье маленькими кусочками; ноздри ее трепетали.
— А чего ты ожидала? Женщина приглашает тебя в заповедник своей души, а ты оскорбляешь всех подряд. Как ты ответила Скаю Хартстайну? Ты слышала: этих людей приглашают в Белый дом. «Шхина» становится все знаменитее и знаменитее.
— «Правда» тоже знаменитая, — сказала Лидия. — Никто не читает. Читают для смеха.
И в этот миг, когда «Правда» вместе с крошками печенья вылетела из карминного рта Лидии, Путтермессер поняла свой сон. Колючая проволока! Банальность сна. Она превратила свою квартиру в ГУЛАГ — так просто, до глупости прозрачно, у Фрейда сделалась бы зевота. Запустила этот сон речь Ская — или же Володя: потусторонний звонок с бывшей каторги, как раз когда она обливалась кровью на колючей проволоке.