Даре хотелось знать, видел ли когда-нибудь Ниалл свою возлюбленную с выражением непокорности на лице. Все же, какие бы ни были причины, предложение Анны было соблазнительным.
– Я устала от этих стен. Если разрешат, я поеду с радостью.
Обрадовавшись тому, что Дара покорно согласилась, Анна коснулась другой темы и сделала это с большим тактом.
– У меня есть юбка для верховой езды, которая тебе будет впору. Надо лишь переделать длину. Пока мы завтракаем, Сирда проследит за этим.
Когда они спускались по лестнице, в Даре разгоралась надежда. Даже если ей сразу же не разрешат присутствовать среди охотников, она все равно насладится прогулкой, какие бы ни были последствия.
Со времени приезда гостей в Атдаир застолья стали более формальными. Хотя мужчины в большинстве своем ели на рассвете, а затем уходили, Лаоклейн и Дункан присоединились к Ниаллу и Кермичилу за богато накрытым столом. Завтрак редко бывал разным, даже для гостей. Дара поняла, что та обильная еда, которую она ела в то первое утро, была редкостью. Обычно утром подавали овсянку и рыбу. Дара не любила ни то, ни другое. Она довольствовалась хлебом, который каждый день был свежим и горячим.
Ее жизнь протекала более или менее ровно со времени дня Всех Святых. Руод все время был занят и уезжал из замка. Лорда и леди Кермичил Дара избегала. Его из-за холодного взгляда, с которым он смотрел на нее, когда бы они ни встретились. Ее из-за любопытства, которое она не могла скрыть. Дара не выносила любопытства. Криг и Анна, однако, были замечательными друзьями, которые ее понимали и разделяли с ней ее заточение в стенах замка Атдаир.
Спокойное заявление Анны о том, что Дара должна поехать с ними, было неоспоримым, хотя Дара вела себя неспокойно. Ниалл согласился, Криг – тем более. Дара успокоилась и уже думала о том удовольствии, которое ожидало ее впереди в течение нескольких часов.
Это был прекрасный день, редкий для этого времени года. Все еще радовало яркое солнце, бодрящий воздух. Все это было необычно для октября, месяца обычно сырого и серого. Даре было удобно в одежде, которую ей дала Анна. На ней была плотно прилегающая куртка из мягкой замши и широкая темно-зеленая юбка. Сирда оказалась действительно искусной мастерицей. Никто не мог сказать, что юбку отпустили в подоле; она выглядела так, как будто ее шили специально для Дары. Маленькая красивая шляпа такого же темного оттенка, что и юбка, подчеркивала яркие медные волосы.
Лошади, которых крепко держали, с нетерпением стучали по камням подковами, от чего эти четкие звуки становились еще сильнее. Ниалл крепко взял руку Анны и потянул ее вперед, чтобы она ускорила шаг. Дара шла следом, обеспокоенная нахлынувшими дурными предчувствиями. Криг сидел верхом на лошади, а рядом с ним Дара узнала игреневого коня Лаоклейна. Он фыркал, так как вынужден был ждать. Дару привлекло движение у входа в конюшню. Она увидела Лаоклейна, выводящего гнедого мерина. Он сразу же посмотрел на Дару, его кивок рассеял ее сомнения. Она быстро огляделась, ища конюха, который бы ей помог. Но Макамлейд сам с легкостью поднял ее и усадил в седло. От того, как он это сделал, у нее перехватило дыхание. Поднимая Дару, он сильно, крепко сжал ее, и это движение породило у нее определенное предчувствие. До этой минуты она не думала о возможной близости во время этого выезда.
Они встали тесной группой, по бокам – слуги, державшие зачехленных соколов. Птицы, жившие на болотах, и куропатки, испуганные приближением охотников, с шумом взлетали. Слышался сильный шорох крыльев и сухого орляка. Соколы под своими колпаками оставались на месте, хотя видно было, что звуки происходящего волновали их.
Все вокруг говорило о приближении зимы. На пустошах виднелись лишь голые деревья да самые крепкие кустарники. Было ветрено, но Дара не чувствовала этого, она была тепло одета.
На открытом склоне охотники остановили лошадей, потянув за поводья, и спустились на землю. Лаоклейн посадил своего сокола на руку в перчатке. Это была большая птица, она заняла все место от согнутого локтя до вытянутых пальцев. Оперение на хвосте и крыльях было иссиня-черное, светлее оно было на груди – серо-белое. В каждом перышке чувствовалась скрытая сила, смертельная сила была в загнутых когтях. На птице был яркий чехол. Между сильными пальцами Лаоклейна были продернуты яркие шнурки, которыми птица была к нему привязана. Очень осторожно Лаоклейн развязал чехол и снял его с сокола.
Дара видела, что Анна была в напряжении. Ее огромные, темные глаза оглядели склон холма, не упуская из вида ничего. Даре был чужд страх, который испытывала Анна. Она охотилась в детстве. Умела охотиться и с соколами. Этому ее научили грубоватые молодые братья. У Дары не было матери, которая могла воспитать в ней нежность. Отец же не заботился о том, чтобы найти для дочери какую-либо женщину, которая могла бы в какой-то степени заменить ей мать. Дара получила такое воспитание, которое было непозволительно для многих хорошо воспитанных девушек.
Дару взволновали птицы, беспрестанно взмахивавшие крыльями над ними, бросая тень на свои жертвы внизу. Она слышала, как вдалеке Ниалл шептал Анне:
– Птица убивает только для того, чтобы съесть добычу. Человеку не нужно ее бояться. В полете сокола больше красоты, чем в сундуке с драгоценностями.
Дара почти не слышала ответа Анны, а Лаоклейн и Криг совсем его не услышали. Сокол, взмахнув сильными крыльями, быстро поднялся в небо. Он выследил добычу и теперь атаковал сверху, пикируя. Своим бесподобным полетом он напоминал ястреба – охотника. Его добычей была одинокая куропатка. Быстрым и уверенным был смертельный удар сокола. Когти вцепились в добычу, захрустели кости и посыпались перья.
Сокол принес свою добычу хозяину, но не отдал ее ему. Все ждали, когда птица насытится, затем она вновь села на руку Лаоклейна. Ее опять привязали шнурками к руке хозяина и, накрыв голову колпаком, отделили ее от окружающего мира. Ниалл освободил птицу Анны. Сокол был в желтом колпаке, блестящие перья говорили о его здоровье. Птица была меньше, чем у Макамлейда, но такая же ловкая.
Лаоклейн не выдал бы свои чувства, даже если бы знал, чего стоит Анне видеть, как этот сокол, ее собственность, убил и жадно глотает живое существо с мягкими перьями. Было видно, что Ниалл гордится своей невестой, и эта гордость была оправдана. Анна стояла твердо, ни разу не отведя глаз от происходившего перед ней. Лицо ее не выражало ни малейшего отвращения. Анна понимала, что нужно приучать себя к более жестокому миру, чем тот, к которому приучили ее родители. Каждый, кто носит имя Макамлейд, должен быть мужественным и сильным.
По дороге домой веселое настроение Ниалла и Анны почти скрывало мрачное молчание Крига. Молчаливая фигура хозяина стала преградой на пути к тому, что он ожидал. У него не оказалось возможности ни поухаживать за Дарой, ни даже сколько-нибудь серьезно привлечь ее внимание. Макамлейд неотступно охранял ее, ненавязчиво, но это производило впечатление. Даже конь, которого он ей подобрал, и тот охранял ее. Это было не то послушное животное, которое позволяет людям подходить к нему слишком близко. Криг не испытывал подлинного чувства к Даре, его интерес к ней был вызван своеобразием ее положения, он был заинтригован и желал ей добра. Он был переполнен досадой, раздражавшей его. Почти у Атдаира Лаоклейн быстро обсудил что-то с Ниаллом и, обогнав Дару и без усилий привлекая ее внимание, сказал:
– Поехали со мной.
Это был ни приказ, ни просьба. Не проронив ни звука, она повернулась, чтобы присоединиться к нему, не задавая никаких вопросов.
Кригу не оставалось ничего другого, как продолжать путь, возвращаясь вместе со всеми в крепость.
Лошадь Лаоклейна шла спокойным шагом до тех пор, пока Дара, почувствовав, что кровь ее наполнилась отвагой, унаследованной от Райландов, не пришпорила свою лошадь и не пустила ее вскачь, забыв про осторожность. Игреневый конь Лаоклейна едва ли нуждался в коротком приказе своего хозяина, чтобы рвануть вперед. Они ехали рядом по осенней земле, покрытой умирающим вереском. Резкий ветер растрепал заплетенные косы Дары, превратив их в копну спутанных волос. Когда наконец Дара и Лаоклейн остановились, ее щеки и нос раскраснелись от холода и волнения.